«Что же это? Как же это?» — только сейчас прояснилось в его голове еще непонятная мысль-недоумение. Возбужденный и измученный, он почему-то никак не мог сообразить или, может быть, не мог что-то вспомнить — разгоряченным нутром он только ощущал, что свершилась огромная, еще до конца не осознанная несправедливость, перед могучей силой которой и он, и Фриц Хагеман были беспомощны. И ему было очень больно от того и хотелось завыть от обиды, которая охватила и душила его».
Такая ситуация, такие строки написаны были в 1961 году — необычные уже, забытые и вновь возвращенные в литературу строки.
«Одна ночь» — как бы воспоминание белорусской литературы о самой себе — о «Русском». Хотя Быков, когда писал, если и помнил кого-то, то скорее Толстого, Ремарка, Хемингуэя, но не Горецкого...
Однако белорусская литература уже имела этот рассказ — «Русский». Он уже был написан, а потом длительное время отсутствовал, выпал из литературы, из читательской памяти, однако, как порожняя ниша, ожидал какой-то замены.
Замена появилась — «Одна ночь». А затем и рассказ «Русский» встал на свое место, теперь они рядом стоят, существуют...
«— Я русский! Я русский! Русский, русский!..
С виду это в общем сильный мужчина. Среднего роста, хорошее телосложение, широкоплечий, и грудь у него нормальная. На лице никаких следов болезненности...
Странная история случилась с этим несчастливым человеком».
М. Горецкому не нужно было «писать рассказ», специальный, со сложным, старательно выверенным рисунком психологического поединка, с публицистическими даже чрезмерностями — потерями,— как В. Быкову довелось.
Потому что и война иная, и «немец» не фашист, а действительно только жертва обстоятельств. Автор просто вспоминает, рассказывает — как о случае, который и объяснять особенно не надо, и «расшифровывать» не обязательно — все само за себя говорит [15]. Всему виной война и те, кому она нужна, а солдаты — и убийца и жертва — «несчастные люди», «темные люди».
«Русский был обычный земледелец из Могилевской губернии: сильный, но несколько медлительный, толковый от природы, но темный, грубый».
Война, окопы, однако, все это уже буднишное для него, и темный тот могилевчанин потихоньку «мародерствует» — но по-крестьянски неумело и по мелочам.
«Вечером, в наступающей темноте, шел он по изрытым окопами полям, находил пустое поле, на котором росла картошка,— копался там своей маленькой пехотной лопаткой ради какого-то десятка неподобранных хозяином и свиньями картофелин. Хотя ему за это выговаривали, не оставлял своих блужданий по темному полю, и та вороватость сгубила его».
