.
Лишь некоторые из офицеров до конца понимали, что означает эта клятва. У некоторых были сомнения. Вечером после принесения присяги генерал-майор Людвиг Бек, консервативный, трудолюбивый офицер артиллерии, представитель среднего класса, дослужившийся к 1934 году до старшего штабного офицера и главы Войскового управления (переименованного в 1935 году в Генеральный штаб), сказал, что 2 августа «самый черный день в моей жизни». Но большинство либо поддерживали Гитлера, выполнившего за последние восемнадцать месяцев данные армии обещания, или не догадывались о том, что эта клятва может значить. Сам Гитлер нисколько не сомневался в важности этого шага. Объявив о вступлении в силу закона, дающего новой присяге обратную юридическую силу 20 августа 1934 года, он написал льстивое письмо с благодарностью Вернеру фон Бломбергу, министру обороны, где выразил свою признательность и пообещал, что верность со стороны армии будет взаимна. Бломбергу это доставило большое удовольствие, и он приказал, чтобы вооруженные силы обращались к Гитлеру «мой фюрер» вместо гражданского обращения «господин Гитлер», которое они использовали до этого[63]. Военная присяга послужила моделью для подобной клятвы, которую теперь должны были давать госслужащие. И это тоже была клятва «вождю Германского рейха и народа», хотя такой должности не было ни в одной конституции, это было власть Гитлера, а не немецкого государства[64].
Эти события окончательно укрепили власть Гитлера как «вождя». Как в 1939 году объяснил молодой специалист по конституционному праву Эрнст Рудольф Губер, это должность не была государственной, ее узаконивала «всеобщая воля народа»: «Власть вождя тотальна и всеобъемлюща: она сочетает в себе все возможности, которыми обладает государство; она покрывает каждую ячейку жизни человека, она объединяет всех членов немецкого общества, дающих клятву верности и покорности вождю. Власть вождя не подлежит никакой проверке и никакому контролю; и никакие личностные права, которые люди так ревностно охраняют, не ограничивают ее; она свободна и независима, она доминирует над всем и ничего не стесняет ее».
Губер в своей трактовке Конституционного права Великогерманского рейха, которая впоследствии стала классической работой, заявил, что мнение Гитлера представляло «объективную» волю народа, и таким образом он мог противостоять «ошибочному общественному мнению» и подавлять эгоистичную волю отдельного человека. Как отметил другой толкователь Вернер Бест, нацистский интеллектуал, бывший центральной фигурой в «Боксгеймском деле» в 1931 году, слово Гитлера — это был закон, который перевешивал любой другой закон. Его власть была дана ему не государством, а историей. Поэтому со временем его чисто конституционный второстепенный титул рейхсканцлера тихо исчез
