Напомню знаменательный казус из истории публикации рассказа «На подводе». Очень короткий, равноценный в этом отношении только конечному (двенадцатому), второй эпизод представляет собой следующий участок текста:
Когда отъехали версты три (пространственно-временной перенос – В.Т.), старик Семен, который правил лошадью (появление в тексте второго персонажа – В.Т.), обернулся и сказал:
– А в городе чиновника одного забрали. Отправили. Будто, идет слух, в Москве с немцами городского голову Алексеева убивал.
– Кто это тебе сказал?
– В трактире Ивана Ионова в газетах читали.
С концовкой этот эпизод связывают реплики Семена. Во втором эпизоде они сообщают о событии чужой, далекой, почти ирреальной жизни, а в двенадцатом, напротив, возвращают героиню к ее собственному повседневному существованию.
Издатель «Русских ведомостей» Соболевский, собираясь опубликовать произведение, попросил этот мелкий и, казалось бы, не имеющий никакого существенного значения эпизодик снять из-за упоминания в нем о недавнем действительном происшествии – убийстве московского градоначальника Алексеева. Чехов, однако, эпизод оставил, заменив одно преступление на другое, но сохранив привкус «немецкости» (аллюзия чуждости, далекости, невразумительности для простонародного сознания): …в Москве фальшивые деньги чеканил с немцами. Поясняя это решение, Чехов явственно обнаруживает свое творческое внимание к значимости эпизода как структурной единицы повествовательного текста: «…в этом месте рассказа должен быть короткий разговор, – а о чем, это все равно». Впрочем, как видим, не совсем «все равно».
Поведанную нам историю мы воспринимаем, как правило, целостно а чтобы пересказать ее другому человеку, заново членим усвоенную цельность на эпизоды в соответствии со сложившимся у нас о ней впечатлением. Выявление же авторского порядка и авторской системы эпизодов концентрирует внимание на том, как именно история нам была изложена. В ряде случаев, в особенности в художественных текстах, это бывает принципиально важно: нарративная структура «разрывания и связывания» семантически значима. Как подчеркивал Рикёр, «в отдельном предложении, обозначающем действие, нет ничего специфически повествовательного. Только цепь высказываний образует повествовательную синтагму и позволяет ретроспективно назвать повествовательными высказывания о действии, составляющие эту цепь»[48].
Итак, основой предмет нарратологических исследований – феномен нарративности – представляет собой эпизодизацию событийного опыта (не только актуального, но и виртуального, гипотетического). «Конфигурация эпизодов» (Рикёр) являет собой конструктивную основу повествовательных текстов: она формирует нарративное время, нарративное пространство, систему персонажей
