— Это ему раз плюнуть.
— Тогда, наверное, он может забраться и на гору?
— Конечно, может.
— А стрелять он может?
— Если нужно, может и стрелять.
— А плавать по воде? — Мальчуган уставился Якобу прямо в рот.
Тот пожал плечами.
— Это может не каждый, — ответил он. — Мой, например, не может.
Поток вопросов у мальчугана, видимо, иссяк. Прошло несколько секунд.
— Но ты же не вечно будешь ездить на одном танке, правда? — спросил мальчуган после небольшого раздумья.
Сказаны эти слова были так, будто мальчик сам себя утешал.
Спустя некоторое время унтер-офицеру Якобу Тесену было трудно вспомнить, что он ответил на последний вопрос мальчугана. Может быть, он просто кивнул головой и пробормотал: «Да-да», а может, только неопределенно пожал плечами. Но одно он помнил совершенно точно: после такого наивного вопроса мальчугана в голове у него зародилась новая мысль. И чем дольше он о ней думал, тем более дельной она ему представлялась. Во всяком случае, более дельной, чем все предыдущие варианты, которые в итоге сводились к одному: с одобрения или без одобрения начальства, но в любом случае досрочно закончить службу в Национальной народной армии.
Поначалу это было всего лишь смелое предположение, возникшее в связи с самокритичным вопросом: «А гожусь ли я вообще для того, чтобы командовать экипажем танка?» «Пожалуй, гожусь, — тут же мысленно ответил он себе. — Танк я знаю хорошо. В школе унтер-офицеров не отставал от товарищей, даже несмотря на историю с ногой. Я самостоятельно вожу танк, могу навести пушку в цель, могу стрелять, и притом почти всегда без промаха. Я знаю, как необходимо его обслуживать, знаю, как устранить простейшие неисправности. Во всех этих вопросах я заткну за пояс любого из наших ребят: Петцинга, Штриглера и уж конечно Бергемана. Они хотя и слушаются меня, но с каким-то безразличием, хотя и подчиняются, но без энтузиазма, хотя и выполняют мои приказы, но без особого усердия. Короче, они вроде бы всего-навсего мирятся со мной, и не больше…»
Одни в подобной ситуации равнодушно пускают все на самотек, другие хоть и раздражаются, но затем привыкают; Якоб же слишком долго жил под влиянием близкого ему человека, чтобы мог теперь мириться с таким положением.
«Имей в виду, братец, неопределенность в течение долгого времени — хуже зубной боли», — вспоминал он не раз слова своего старшего брата Александра.
«Вот он бы быстро справился с таким двусмысленным положением, — подумал про себя Якоб. — Он бы поднялся во весь рост из-за дощатого стола в своем строительном бараке, уперся бы волосатыми руками в его край и со свойственной ему прямотой заявил: «Итак, братцы, кажется, что у нас что-то не то происходит. Давайте-ка сядем все вместе да поговорим начистоту!» И никто не стал бы отговариваться или зевать при этом, ни один арматурщик, опалубщик или бетонщик. А если бы среди них и нашелся такой, как Бергеман, то и рта не посмел бы раскрыть. Они говорили бы до тех пор, пока все не выговорились. Следовательно, мне необходимо провести беседу с ребятами, так как само по себе дело не уладится». Однако планам унтер-офицера не суждено было осуществиться. Такой разговор во многом зависел от правильного выбора момента, а Якобу выбрать такой момент не удалось.
