Командир дивизии наконец вывел наш батальон в резерв и строго-настрого приказал начальнику штаба без надобности не бросать нас в бой. Шел второй месяц пребывания батальона на фронте. Возвращались раненые из медсанбата. Многие досрочно покидали госпитали и опять вливались в родную часть. К большой радости танкистов, после трех недель пребывания в санитарном автобусе поправился и наш комиссар. И хотя он выздоровел еще не до конца, удержать его на положении больного не было никаких сил.
Нас между тем подключили к общей линии связи, и я получил возможность соединиться по телефону со штабом дивизии.
Первый разговор состоялся с Глебовым.
— Пока у нас все нормально, — сказал он. — Фашисты окапываются, производят перегруппировку. Видимо, на днях будем их тревожить.
— А наш батальон не забудете?
— Конечно, нет. Когда надо будет, вспомним. А пока готовьтесь…
В один из дней мы с комиссаром и Москалевым направились на грузовом газике в штаб дивизии. Я уселся в кабине, а мои друзья забрались в кузов.
Дорога была изрыта воронками, раскисла от дождей. Навстречу попадались конные обозы, санитарные машины. Но того оживления, какое мы наблюдали в июле, уже не было: войска прочно окопались, перегруппировки были завершены, фронт стабилизировался. За Батурином въехали в лес, где располагался штаб дивизии.
Подъехав к штабу, мы не сразу поняли, что происходило на большой поляне.
У одного из деревьев стоял генерал Коваленко. Левая рука его была перевязана зеленой косынкой, голова забинтована. Короткие светлые волосы, подстриженные под ежик, выбивались из-под повязки. На поляне сидело много людей. Небольшим островком выделялась группа воинов, среди которых я узнал Глебова и комиссара дивизии Ивана Петровича Кабичкина.
Мы тихо подошли.
Я приготовился доложить комдиву о прибытии, но поднятая рука Глебова остановила меня.
— Давно началось совещание? — ни к кому не обращаясь, спросил я.
— Недавно. Только у нас не совещание, а партийное собрание, — шепотом ответил мне начальник связи дивизии майор Анатолий Дмитриевич Кулаков.
— Какая повестка дня? — придвинувшись к нам, тихо спросил Ткачев.
Кулаков обернулся, глаза у него светились:
— Нашего генерала принимают в партию.
Мы удивленно переглянулись.
— Я, видимо, ослышался? Кого, вы сказали, принимают в партию? допытывался Ткачев.
— Принимают командира дивизии Кирилла Алексеевича Коваленко. Поняли?
Не знаю, как комиссар, но я ничего не понял. Просто не укладывалось в голове: человеку полсотни лет, командует дивизией, и вдруг оказывается, что он беспартийный. Как же так? Мне тогда было тридцать, а я больше десяти лет являлся коммунистом, даже молоденького нашего врача Людмилу Федорову, которой от роду всего двадцать два года, мы недавно уже приняли кандидатом в члены ВКП(б).
