Завтрак без разносолов. Овсянка, белый хлеб, чуть сладкий чай. Больные ели не торопясь, вели беседы. Ходили слухи, что в больницу должен возвратиться людоед Стрешнев.
- Считаю, что мы должны выразить протест, - сказал создатель наркологического направления в искусстве Максим Петлюха. - Устроим митинг, врачи должны знать, что мы против его возвращения в больницу. Пусть едет лечиться в другую.
- Не надо перекладывать свою головную боль на других, - немедленно возразил механик-самоучка Кулибин. Он и за завтраком свободной рукой что-то мастерил из спичек, у которых санитары предусмотрительно обрезали серные головки. - Сегодня людоеда куда-то отправим, потом свободу печати объявим, а там и президентство на манер Америки вводить станем! Тут от Политбюро голова болит, а слово скажешь, сразу серу колют.
- Не ввязывайтесь в политику! - остерег его Максим Петлюха.
- Ввязывайся - не ввязывайся, а серу все равно колоть будут! - вполне здраво заметил Кулибин.
- Ты лучше нашего Коперника спроси! - заорал простой советский сумасшедший Андрей Андреевич Капустин. В больницу он попал за то, что обрил наголо свою жену, соседей, что было пока еще простым хулиганством, но затем попытался обрить председателя поселкового Совета. - Слышь, Коперник, ты-то как к Стрешневу относишься?
Штерн не сразу понял, что обращаются к нему.
- Сожрет паразит нас всех, -проворчал он хмуро. - Из Петлюхи столько можно отбивных настрогать…
Санитар Демон появился в столовой с ремнем.
- Ну? - многозначительно спросил он. - Кто у нас сегодня первый доброволец на уколы?
Больные замолчали, опасливо переглядываясь друг с другом: знаем мы эти уколы, после них два часа скрючившись лежишь…
- Пошли, Кулибин! - сказал Демон, взмахом руки ломая спичечную конструкцию.
- Почему я? Почему я? - заныл механик-самоучка. - Вон, Петлюху возьми, ему мозгов не надо, он весь в искусстве! Или Коперника, все равно днем звезд не видно!
- Пошли-пошли, - Демон лениво подтолкнул Кулибина к выходу.
- Это политическая месть, товарищи! - взвыл Кулибин. Вопли его стихли в коридоре. Некоторое время все сидели подавленные. В столовую заглянула санитарка Хмызочка, толстая наглая бабища сорока с лишним лет. Хмызочка дважды сидела в зоне за кражи, поэтому психов терпеть не могла, кроме Штерна, к которому относилась с сочувствием и иногда даже угощала домашним пирожком или яблоком. "Намаялся, страдалец, за пятнадцать-то долгих лет! - сочувственно говорила она, глядя, как Аркадий Наумович ест. - Ешь, кто тебе еще вкусненького принесет! Эти суки здорового заколоть могут, что ж о больных-то говорить!" Сегодня Хмызочка была в хорошем настроении, тряпкой ни на кого не замахивалась, а весело прикрикнула:
