Это произвело фурор. Наконец-то представление началось! Я вел круговой обстрел камнями, и, хотя одни восхищенные зрители отступали, другие — в тылу — переходили в наступление, особенно тот джентльмен, что так сладко зевал. К этому времени он разъярился не на шутку и отстреливался то градом камней, то обильными плевками, кружась, как в вальсе, так что передо мной оказывалась то оскаленная по-собачьи пасть, то вовсе не собачий зад.
Подобная тактика, подкрепленная ураганным каменным обстрелом в неумолимо сгущающихся сумерках, не только всерьез напугала, но и невероятно рассердила меня. Я едва не всадил в джентльмена порцию свинца, но сумел, к счастью, удержаться, так как знал, что этот козырь может понадобиться мне, когда начнется общая свалка. Она могла начаться с минуты на минуту.
Во время недолгого затишья в обмене любезностями, когда воцарилась почти полная тишина, один из самых мелких несмышленышей в толпе зрителей с воинственным писком бросил в меня комком земли, как мальчишка, подкидывающий мяч под биту в лапте. Это выглядело настолько потешно, что я, и без того взвинченный до предела, просто покатился со смеху. Почему это меня так рассмешило, до сих пор не понимаю, может быть, вовсе ничего смешного и не было. Но как оказалось, лучше я ничего не мог придумать.
Мамаша схватила своего дрожащего и съежившегося от страха отпрыска, прижала к груди и бросилась бежать; за ней последовали остальные матери с детенышами. Оставшаяся «мужская компания» — с полдюжины самцов — принялась бегать туда-сюда с растерянным и сердитым видом. Я продолжал хохотать и орать, как на футбольном матче, и вскоре понес несусветную чепуху исключительно на нервной почве. Я наступал на старого самца, вопя: «Гол! Наша взяла! Беги, беги, старый дурак! Бонжур, мадемуазель Кошон! Подавайте два кофе с молоком!» — при этом я исполнял, извиваясь змеей, отчаянную румбу вперемежку с другими экзотическими танцами из моего репертуара. Он застыл как вкопанный. Глаза его широко открылись, на морде появилось до смешного человеческое выражение. Он что-то пробормотал себе под нос. Можно сказать, что он был в шоке — не только озадачен и напуган увиденным, но и ошеломлен моим поведением. Несколько секунд он стоял, не отступая ни на шаг, с выражением неописуемого удивления на лице, затем его нервы не выдержали, и он отскочил в сторону, как собака. Вслед ему понеслись самые изощренные ругательства на вульгарном лондонском диалекте. Он позорно бежал.
