Володька родился здоровым, крепким и крикливым. Увидев его впервые, Сергей Петрович понял, что никого и ничего ближе и дороже этого комочка, завернутого в голубое одеяльце, у него нет. Даже Ира, по-прежнему любимая, как-то отошла на второй план. После родов она долго болела, и Сергей Петрович стал и отцом, и матерью для своего сына. Сам купал, кормил, укладывал спать.
Потом Володька стал подрастать, и родители не успели оглянуться, как сын вымахал в здоровенного красивого парня. Он был веселым, общительным, хорошо разбирался в технике, играл на гитаре. Сергей Петрович часто недоумевал, как могли они, двое серых мышат, произвести на свет такого сына.
Беда пришла осенью восемьдесят шестого года.
Володя только окончил первый курс и сразу попал под осенний призыв в армию. Сергей Петрович навсегда запомнил лицо сына в тот день, когда они прощались на вокзале, — открытое, радостное, родное лицо.
— Папа, мама, не грустите, я скоро вернусь, — крикнул Володя из окна вагона.
Сначала он служил в Азербайджане, писал веселые письма, словно был не в армии, а в турпоходе. Что-нибудь там про красоты природы, про горы, про новых товарищей…
Ира спускалась к почтовому ящику по четыре раза на день, но каждый раз бледнела лицом, вынимая сероватый конверт без марки. «Будто с войны… — шептала она. — Мама от отца сперва треугольники получала, а потом вот в таком же конверте — похоронку». И тут же, прямо на лестнице, спешила распечатать письмо, увидеть знакомый почерк, впиться взглядом в каждую буковку. Как будто удостовериться хотела, что Володька жив-здоров и с ним все в порядке.
Вначале письма приходили регулярно, но потом в части случилась какая-то непонятная история, и Володя попал в Афганистан.
А еще через месяц — погиб. Он действительно вернулся домой скорее, чем они ожидали.
У Сергея Петровича было такое чувство, что небо раскололось и земля ушла из-под ног. Цинковый гроб, хлопоты с похоронами, поминки — все прошло будто в тумане, в полусне. В памяти остался почему-то только толстый военком, который привез гроб. Он много ел, много пил и все призывал «поменьше голосить и вообще не драматизировать».
А никто и не голосил. Сергей Петрович вообще, кажется, не проронил ни слова. Только смотрел на длинный цинковый ящик с телом своего мальчика, как будто хотел сквозь металл в последний раз увидеть родное лицо.
У него оставалась еще Ира, но это было еще тяжелее. После того как пришло известие о смерти сына, она не кричала, не плакала, не искала сочувствия у окружающих. Она просто закончилась, перестала существовать. Ира теперь смотрела на мир пустыми, тусклыми, безжизненными глазами. Жила, как заведенный автомат, — вставала по утрам, шла на работу, где ею были очень довольны — печатать она стала еще быстрее и безошибочнее, чем раньше, возвращалась домой, бестолково топталась на кухне, пытаясь что-то приготовить, причем нередко в суп сыпала сахар, а в чай соль, потом принимала снотворное и шла спать.
