— Романова председателем! — кричали одни.
— К черту! Кожевина! — старались перекричать их другие.
— Не годится, твердообложенец[12]!
— За помощника сойдет!
Вася, сынишка Федора Романовича, сидел за круглой, обитой черным лакированным железом печкой, не шевелился: боялся, что заметят и выгонят, ждал, что же будет дальше, уж больно интересно. Из-за стола встал представитель райкома и громко сказал:
— Ставлю на голосование! Кто за то, чтобы председателем колхоза избрать Романова?
Зал притих. Представитель стал считать поднятые руки. И вдруг раздалось:
— Не нужен нам такой руковод! Он колхоз развалит. Где уж больно партийный, а с бабой своей великатничает[13]. Пущай ее сначала укротит, а то она с Санькой хромым путается.
— Тихо! — председательствующий энергично затряс школьным звонком.
— Что там: тихо! Мы не лишенцы[14] и имеем полное право голоса.
Тут, побледнев от гнева, поднялся дед Архип:
— Дак как жо получается-то, граждане-товарищи? Безвинного человека однако ни за что ни про что грязью поливаете, ехидное дело. По какому такому закону?
— Молчал бы ты, старый! За сколько продался? — послышалось опять сзади.
— Одних Романовых в революции расстреляли, так нам нового хотят подсунуть.
— Долой Романовых!
Федор сидел, опустив голову. На глазах у всех Васина мать, Устинья, покинула собрание. Федор растерянно посмотрел ей, вслед и почему-то вспомнил, какой она была до замужества. Забитая, кроткая, она тогда не смела ни в чем перечить своему отцу, Егору Ложкину. Тот не разрешал ей и замуж выходить за безземельного учителишку.
— Позор в дом несешь. С коммунистом снюхалась, так будь ты проклята! — шипел он. — Не позволю! Нет, не бывать свадьбе!
Но в этот раз Устинья не послушалась никого, кроме любящего своего сердца.
После долгих перебранок, переходивших в потасовки, председателем все же был избран Федор Романов. Члены правления расходились на рассвете. Было решено этим же утром ехать в поле и начать пахоту.
Через неделю пригретая щедрым солнцем, скучавшая по зернам земля словно распахнулась в нетерпеливом ожидании первого колхозного сева. Мужики с лукошками за плечами шли в ряд, за ними — подводы с красными флагами и лозунгами, написанными наспех, а позади — гурьба ребятишек. Шеренга сеяльщиков замерла у подножия Красной горы, как перед атакой. От нее отделился невысокого роста усатый мужчина — председатель колхоза Федор Романов. Он откашлялся и заговорил прерывистым от волнения голосом:
