— За что, Борисыч? — с порога заныл он. — Я же всегда, Борисыч, в любое время! И водкой у меня не торгуют, и крупу я малоимущим по пятницам выдаю!
— Не ной. — Начальник милиции указал Богунову на стул. — Кого четыре дня назад у твоего киоска отметелили? Богунов присел.
— А я здесь при чем? — удивился он. — Это приезжие какие-то с легионерами поцапались, те им и ввалили от души. Я-то при чем?
— А почему говорят, что это «крыша» твоя поворинская была? — продолжал Дыряев колоть комсомольского торгаша.
— А это я ляпнул им, — признался Богунов. — Не буду же я им рассказывать, что у нас римляне в городе живут. Они меня спрашивают, поворинские, мол, я и подтвердил. А кто это был, не знаете?
— Витютинские это были, — объяснил Федор Борисович. — Костя Шаповалов с дружками. Вован поскучнел.
— Вон оно что, — догадливо сказал он. — А теперь вас его дядя за жабры берет, требует, чтобы вы Вову Богунова придушили. Так?
— Так, — согласился начальник милиции. — Ох, Вовка, выпороть бы тебя, за все проделки! Вован болезненно сморщился.
— Опоздали, дядя Федя, — сказал он. — Выпороли уже. Вчера в гимнасии ликторы и выпороли. Птолемей Квинтович приказал. Теперь вот в «форд» сажусь, полчаса на сиденье умащиваюсь. Танька подушечку специальную сшила.
— За что же он тебя? — благодушно поинтересовался Федор Борисович, про себя отметив энергию и быструю реакцию центуриона. В вопросах поддержания дисциплины и порядка центурион был явно на голову выше начальника районной милиции.
— За дело, — признался Вован, покрываясь багровыми пятнами. — Жалко же самогон, дядя Федя! Люди в него столько труда вложили, а они его свиньям выливают! Вот… — Вован замолчал, глядя в окно.
— А дальше-то что? — заинтересованно спросил Дыряев. — Договорился, что ли, с кем? Вован вздохнул.
— С Юркой Севыриным и Санькой Коровиным, — признался он. — А чего добру пропадать? Я пустую тару собрал и цех по розливу открыл, а они сырье должны были поставлять. Самогон, значит. Поначалу все хорошо было, а потом цех кто-то центуриону вломил, или разведчики его выпасли. В общем… — Он махнул рукой. — Мне пятьдесят, а им по семьдесят пять каждому…
