Валентина Зубкова знала, что говорила. У самой было трое детей, и все от разных мужей. Битая Валентина была жизнью, да и не только ею — иной раз мужья ее поколачивали, только визг по улице летел. Прямо надо сказать, что били они ее за ошибки. Баба, как сапер, ошибается только раз. Ошиблась — и ты уже с ребеночком. И все-таки сладостно было вспоминать о тех ошибках, а еще сладостнее было видеть, как другая идет все тем же опробованным ошибочным путем.
А Птолемей Прист к тому времени уже оглядывал выстроившихся в гимнасии легионеров. Видно было, что торжественное открытие Бузулуцких терм даром для них не прошло — вялыми были легионеры и гимнастические упражнения выполняли без обычного энтузиазма и азарта, даже магнитола, выплевывавшая из динамиков отрывистое:
А потому, потому, потому,
что был он в жизнь влюбленный!
— не придавала легионерам живости.
Подбежавший Публий Сервилий Секст с веселым недоумением оглядел сверкающие доспехи центуриона и доложил, что в легионе все в порядке, легионеры занимаются утренними гимнастическими упражнениями за исключением двух. Отлынивали, разумеется, новобранцы — все те же Плиний Гай Кнехт и Ромул Сервилий Луций, которые утром даже побриться были не в состоянии.
Нон эст кулпа вини, зед кулпа бибентис! (Виновато не вино, а пьющий (лат.) — проворчал центурион, брезгливо поворошив ногой малоподвижные тела новобранцев, и приказал их примерно наказать, как проспятся. Птолемей Прист был человеком справедливым и разумным, а немо пруденс ггунит, квиа пеккатум эст, зед не пеккетур (Всякий разумный человек наказывает не потому, что совершен проступок, но для того, чтобы он не совершался впредь (лат.).
Более всего центурион жалел, что нет поблизости лавтумии — тюремной каменоломни, куда можно было отправить на вечное исправление негодное к службе пополнение.
Публий Сервилий Секст доложил, что поутру из райпо в казармы завезли одежды, о которых накануне говорил центурион с районным начальством. Сердце центуриона сжалось от нехорошего предчувствия.
— Что за одежды? — хмуро спросил он. Секст поморщился.
— Варварские одежды, — доложил он. — Короткая рубаха и… галльские штаны! Солдаты возмущены, никто не желает надевать эту дрянь! Лучше смерть, чем позор, центурион!
— Штаны, говоришь? — тяжело переспросил центурион. — Ну пойдем, покажешь мне эти штаны!
«Так вот на что меня вчера уговорили! — подумал он — Вот на что я вчера согласился!»
Форма представляла собой обтягивающие икры и ляжки шаровары и не менее узкие рубахи, на которых белыми буквами было выведено имя неизвестного демона «Adidas». К этой одежде прилагались также короткие сапожки в разноцветных нашлепках, снабженные совсем уж загадочными надписями, и черные шерстяные шапочки.
