С этим признанием и с тем, что выяснилось в Дечине, я снова насел на пана Подгайского. Он пытался увильнуть, но потом признался во всем, что касается картин. Обе картины были проданы в Западную Германию. Я считаю, что это свинство. Во-первых, потому, что он их продал, а во-вторых, потому, что продал такие вещи, на которые сотни людей могли бы с удовольствием смотреть, продал кому-то, кто скорее всего будет смотреть на них, как на капитал, и запрячет подальше. А только ради этого никто бы не стал писать свои картины триста с лишним лет назад, да и вряд ли с такой перспективой удалось бы нарисовать что-нибудь приличное.
Ну, хорошо, с картинами мы покончили, но в убийстве Местека Подгайский не признавался, несмотря на то, что я часами убеждал его облегчив свою совесть. Все равно все факты были против него, и никто другой, кроме него, не был заинтересован в устранении Местека. В конце концов он заявил, что убить человека — это страшное дело, что он на это не способен, и что ему незачем было убивать Местека, ведь тот был ему нужен, и что Местек не угрожал и не шантажировал, и что они расстались по-хорошему…
Длилось это с неделю.
Я уже почти не спал и не ел, потому что все время думал об одном и том же. Наконец решил передать дело в прокуратуру. Будь что будет. Я знал, что больше мне ничего не удастся обнаружить или доказать и что все это не доведено до конца.
Короче говоря, я закрыл дело, а гордиться было нечем. Сложил все это в хорошенькую папочку и отдал Бахтику. Мне уже было все равно, что он подумает. Бахтик мне не указ, и без него знаю, что не довел дело до конца.
Я не удивился, получив сообщение, что Старик немедленно вызывает меня к себе.
Когда я влез в его кабинет, Старик был не один. Там сидели два гражданина. Лица у них были слишком загорелые для осени, на коленях лежали фиолетовые велюровые шляпы, а сами они были одеты в зеленые костюмы. Короче говоря, это были два гражданина цыганского происхождения, хотя никто не говорит, к примеру, гражданин турецкого происхождения, а говорят просто «турок». Очевидно, в отношении к цыганам остались еще какие-то предрассудки, поэтому мы и называем их так вежливо.
Меня очень удивило, что Старик тотчас же в их присутствии перешел к делу. Он постучал по моей папке и сказал:
— Кто говорит, что Подгайский убил Местека?
— Я говорю, товарищ капитан, — твердо произнес я, — потому что это логично.
Старик уселся поудобнее и вопросительно посмотрел на меня.
