Товарищ директор был болен. Я попросил поднять его с постели.
— Вы только не подумайте, что я сошел с ума, — кричу я в трубку, — я тот-то и тот-то, звоню оттуда-то и прошу вас, скажите мне, какие зубы были у вашего проклятого администратора, у этого Подгайского?
— Хорошие, — говорит директор.
Несколько дней назад он говорил то же самое.
— Честное слово?
— Честное слово. Он говорил, что дорого за них заплатил.
— А до этого у него были плохие?
— Ну, само собой, какого черта он бы тогда вставлял новые.
— А когда он их вставил?
— Да месяца два назад. Несколько дней у него совсем никаких не было, потому что старые выдернули, так что он свистел и шипел. Я просто слышать его не мог, а потом это плохо отражается на коммерческих делах театра, потому что с таким свистом он никаких билетов продать не мог. Он говорил: «Штаршая шештра». Кто пойдет это смотреть?
— А вы его только поэтому не любили?
— Нет, не только поэтому. Он все время где-то шлялся.
Когда я возвращался в Прагу, лил замечательный дождь и все люди казались мне ужасно симпатичными.
Подгайский, видно, убедился, что труп нашли. Вероятно, пани Ландова ему сказала. Я упомянул о Местеке случайно, и Подгайский, должно быть, здорово перепугался, раз уж отправился в Дечин на разведку. Он сам навлек на себя подозрение. Я теперь не сомневался, что Подгайский и Пецольд — одно лицо.
Уж это как правило. Даже самый закоренелый преступник в конце концов сделает какую-нибудь ошибку и из-за этой ошибки сломает себе шею.
Я часто вспоминаю эту историю про старостову свинью. Рассказывают, что кто-то стащил у старосты поросенка. Мудрый староста недолго думая созвал всю деревню в трактир, рассказал о своей свинье и заорал ни с того ни с сего: «На воре шапка горит!» Вор испугался и схватился за голову, ну и попался. Вот и пан Подгайский вроде него, хотя вообще-то он был великий комбинатор. Но тут у него не выдержали нервы, и он поехал в Дечин узнать, что нам известно о смерти Местека. Вероятно, он сознавал, что делает глупость, но не мог сдержать себя и самым надежным способом подтвердил свою виновность.
Он помог мне найти доказательства. Я ведь не был уверен до конца, что Пецольд и Подгайский одно лицо — из-за зубов, из-за скидки на железнодорожный билет, а главное, из-за Кунца.
И в этом была моя ошибка. И еще хорошо, что все так кончилось. Беда в том, что я поверил Кунцу. Я имею в виду не веру в человека вообще, ее я еще по отношению к нему не потерял, потому что его участие в афере с часами — единственный и, надеюсь, последний шаг в сторону. Но как следователь я совершил ошибку и слишком поверил ему.
