В среду или в четверг я ездил в Будейовицы. На вокзале в уборной были мелом написаны числа, иногда десять, пятнадцать, самое большое — двадцать, иногда и два числа. Эти числа я стирал. И столько штук, сколько было написано, завертывал в бумагу и клал под стойку, только с правой стороны, а оттуда их тоже кто-то брал. Если было два числа, так я делал два свертка. Вот и все.
— Ну и как, все было в порядке?
— Ну да. Всегда то, что оставалось, я оставлял в сумке, и это исчезало вместе с ней. Новая партия поступала раз в три недели, без предупреждения, но брали часы каждую неделю. Последнюю партию я получил три недели назад. Эта была та самая сумка, которую ты видел. Потом что-то случилось, потому что уже никаких чисел в уборной не было. Я не знал, что делать, и каждый раз клал на правую сторону всю сумку. Только ее никто не брал. Наконец у меня не выдержали нервы, и я послал сумку с доктором в этой коробочке в Прагу. Родные ни о чем не знают, но я думал, что будет лучше, если ее здесь не будет. Доктор, конечно, тоже ни о чем не имел понятия. Если бы имел, так бы умер от ужаса.
— И никто другой ничего не знал?
— Ну что ты, кому бы я стал рассказывать?
— А Вере ты не говорил?
— Зачем? Она сюда приехала месяц назад и не имеет к этому никакого отношения.
— Ты с ней раньше был знаком?
— Нет, мы познакомились здесь.
— А теперь мне еще скажи, куда ты все это на неделе прятал? Хранил это здесь?
— Только последние дни, а раньше я прятал все в трубу. На чердаке в трубе есть заслонка. Сейчас не топят, зимой тоже почти не топят, но зимой меня еще здесь не было. Сумку я закрывал черной тряпкой и спускал вниз на шпагате, шпагат я тоже красил в черный цвет.
— Вот это да. Это мне в жизни не найти бы. Знаешь что, — сказал я, — я сейчас все это запишу, а ты подпишешь, чтобы в Праге тебя уже не допрашивали. Я тебе все буду читать по предложению. Если я что-нибудь напишу не так, ты меня поправь. Где у тебя бумага?
Я сел и записал все, что он мне рассказал, потом освободил ему правую руку, чтобы он мог подписать. Потом мы сидели и курили.
Я понимал, что должен отвезти его в Прагу. До Будейовиц, а оттуда на поезде, и что все это я должен сделать сам. Если бы я пошел в деревню звонить из магазина в Будейовицы, в наше краевое управление, чтобы просить машину, я бы должен был взять Кунца с собой, а уже было довольно темно. Мне решительно не хотелось таскать его с собой в потемках. А что, если он вздумает удрать? Часто бывает, что преступники сначала сознаются, а потом передумывают.
