А готов ли я к этому? Достаточно ли у меня внутренних сил, чтобы даже с Божией помощью потянуть такой уровень служения? Не надорвусь ли? Не кончится ли это душевной и духовной катастрофой?
Примеров таких катастроф мы знаем немало. Это похоже на детское восхищение воинской романтикой: первоклассник мечтает стать солдатом и сражаться на войне. Но если такой первоклассник реально попадет в армию и окажется в боевых действиях, то с огромной вероятностью это его сломает. Ну мал он еще, слаб, неопытен… не по его плечу ноша.
Вот и я кажусь себе таким же первоклассником духовной жизни. Мне и хочется шоколадного торта, и страшно подумать о последствиях, потому что свою неготовность я прекрасно вижу, духовным богатырем себя вовсе не считаю. Для меня актуален не «торт», а «щи». Жить по заповедям, соединяться со Христом в таинстве Причастия, бороться со своими страстями… словом, все то, что любому воцерковленному христианину прекрасно известно. Не обижаться на Бога, что Он медлит говорить со мной напрямую. Я же понимаю, в чем причина Его кажущегося молчания: Он просто меня жалеет.
Но «шоколадного торта» все же хочется.
Если Бог милосердный, то как объяснить мировые катастрофы? За что Он так с людьми?
На этот и другие вопросы, связанные с глобальными потрясениями в созданном Богом мире, отвечает Александр Ткаченко, постоянный автор журнала «Фома»
За что Бог посылает людям бедствия, подобные потопу, землетрясению, урагану?
Сама подобная постановка вопроса – «за что?» – с христианской точки зрения неверна.
Когда речь заходит о страдании целого народа во время стихийного бедствия, объяснять эту катастрофу действием рассердившегося Бога можно только с позиции языческих религий, но никак не из тех представлений о Боге, которые открыты в Евангелии. Правда, и в Ветхом Завете тоже можно найти упоминания о гневающемся на людей Боге, о Боге – мстителе за зло, о Боге – погубителе грешников. Но ветхозаветное Откровение было дано одному, вполне конкретному народу, исходя из его уровня интеллектуального, нравственного и общекультурного развития. А в те времена этот уровень у народа Израиля мало чем отличался от культуры окружавших Израиль языческих племен. И образ грозного Бога, карающего людей за их грехи, был просто наиболее понятным для иудеев ветхозаветной эпохи. Святитель Иоанн Златоуст прямо об этом пишет: «Когда ты слышишь слова «ярость» и «гнев» в отношении к Богу, то не разумей под ними ничего человеческого: это слова снисхождения. Божество чуждо всего подобного, говорится же так для того, чтобы приблизить предмет к разумению людей более грубых».
