— Ты уверен? — уточнил я на всякий случай.
— Уверен, потому как помню этот вид. Там, где ты видишь пологий берег колонисты углубили дно: туда причаливают корабли. А само ранчо отстроено наверху утёсов, так безопаснее.
Я направил лодку к берегу, немедленно связавшись по закрытому радиоканалу с остальной группой. Если с нами что-то случится, казаки будут примерно представлять, откуда начинать поиски.
Не прошло и десяти минут, как наше утлое судно, пройдя вдоль грубо сколоченного наплавного пирса, ткнулось носом в берег. Я включил радиомаяк, спрятал его в рундук под непромокаемую ткань, брошенную в носовой части лодки, и шагнул через борт. Вокруг ни души. В расселине скалы можно было видеть грубо вытесанные ступени, идущие наверх. Пока я стоял на берегу, оглядываясь, Сергей Лазо сноровисто привязал лодку к пирсу и, выпрыгнув из неё, стал подле.
Смотрелись мы, должно быть, комично: я практически на две головы был выше потомка китайцев и в своём широченном селенитовом сари со спрятанной под ним абляционной подложкой, выглядел, должно быть, раза в три шире. Лазо отправился на дело в массивном керамо-металлическом панцире, придававшем ему весьма воинственный вид, но рядом с моим пропорциями, он всё выглядел жидковато.
— Who you such? — донеслось сверху.
Задрав головы, мы увидели человеческую фигурку на краю утёса. Вопрошавший товарищ интересовался кто мы такие. Что ж, у нас был ответ на этот вопрос.
— We — «gynecologists» from Peking! — сложив ладони рупором, гаркнул Лазо. Получилось это у него неожиданно зычно.
Согласно выработанной легенде мы решили представляться членами банды «гинекологов» из ранчо Пекин на континенте Вест-Блот. Такой ответ, во-первых, очень трудно было оперативно проверить, а во-вторых, он автоматически снимал массу лишних вопросов, неизбежных в том случае, если бы мы принялись рассказывать о своём прилёте на звездолёте.
Человек на краю обрыва, удовлетворившись, видимо, услышанным, исчез.
— Побежал докладывать местному «капо», — прокомментировал негромко Лазо. — Пошли, что ли, познакомимся с публикой.
По грубо вырубленным ступеням мы поднялись на верх скалы и я увидел то, что называлось ранчо Коррехидор. Прямо скажем, местечко оказалось самобытным. Сравнить увиденное можно было со степью, сплошь изрытой змеиными норами — если кто видел, тот поймёт, о чём это я. Довольно просторная площадка на верхушке скалы вся была изрезана зиявшими провалами и уходившими вниз ступенями. Для того, чтобы дождевая вода не заливала эти ходы, над ними помещались разнокалиберные навесы, подчас очень ветхие и сколоченные сикось-накось. Чуть поодаль виднелась площадка с установленными на ней скамьями и столами — очевидно, местный аналог пивного заведения. Там за рядом бочек, игравших роль барной стойки, внаклонку трудился мужчина, перекладывавший дрова. Подле бочек лениво курился мангал, а через прозрачную дверь холодильника, установленного рядышком, виднелись ряды пластиковой посуды и канистр с пойлом. Из недр скалы доносился приглушённый визг перфоратора, не иначе, кто-то уже принялся в этот утренний час расширять территорию посёлка.
