Мне было Митьку страшно жаль, потому что он умница, и шут, и добрый-добрый. Не верилось, что его можно было вот так взять и оставить.
Но вот — можно…
Я понимала, что могу сделать только одно — помочь ему держать планку самооценки достаточно высоко. И без устали рассказывала ему о его же достоинствах, веселила, как могла, подсовывала интернет-приколы, едкие анекдоты и молилась, молилась…
И тогда же, за четыре часа, написала рассказ…»
Без наркоза
В метро есть вагоны с желтым мягким светом, а есть с белым, безжалостным.
Сегодня Мике повезло. Он смотрел на свое отражение в желтом свете, и лицо не казалось ему поношенным.
В преломлении двойного стекла светились тонкие черты тридцатилетнего интеллектуала. Отражение так притягивало, так погружало в себя — миф о Нарциссе многогранен! — что за пять остановок он даже не раскрыл только что купленного нового CTOГOFFa.
Наконец, голос, недоучившийся звучать вежливо, объявил его станцию.
Отражение в стекле помахало на прощание и умчалось в тоннель. Ах нет, нет, конечно, — Мика вышел на своей станции, и все отражения его шагнули назад, в него. И они пошли домой. Все вместе. Но это — фигура речи…
Дома, на семнадцатом этаже, было тихо.
Мика походил по комнатам, повтягивал носом запахи, пытаясь воссоздать картину дня своей жены. Любимой жены.
Вот тут, в кресле, она читала и пила кофе. Белая чашка с кофейными кольцами, как спил дерева. Значит, пила медленно. Наверное, читала что-то интересное.
Вот тут она сбросила коротенькое кимоно, голубое с черным. А вот упаковка от колготок.
«Унеслась моя шальная богиня… В шикарных чулках и неброской одежде…»
Он сидел в обжитом кресле, курил и смотрел на изнанку мира — в никуда.
Часовая стрелка сделала круг. Окурки скрестились в небрежную поленницу.
Взгляд выделил уголок ее мобильника под брошенным кимоно. Черный корпус телефончика под черной лоснистой тканью.
Оставила дома. Или забыла? Значит, ей теперь не позвонить.
«Хорошая вещь — мобильник, — подумалось не совсем в тему, — можно прижать его к уху, сделать вид, что говоришь по телефону, а самому идти и просто думать вслух. И никто не сочтет тебя сумасшедшим. Раньше так было нельзя. А сейчас можно».
Ручка — хороший «паркер» — лежала на столе, большая толстая тетрадь на диване. Вспомнилась мысль, отложенная на запись. Втиснул в буквы слова: «Узор тонких кожаных полос на ее платье напоминал подробный скелетик тополиного листа».
Ручка скользнула из пальцев — со стола — покатилась по паркету. Было плохо, как никогда, совсем было прибито.
