Наведут порядок. Отстроят. Америка! И, может, одумаются — бросят кормить бесплатно афроамериканцев, а работать заставят. Лифты им социальные построят. Их дело. Союз от этой войны выиграл, и немало. Чуть позже об этом.
Второе событие. Тут Пётр себя даже виноватым считал, хотя пошло СССР опять-таки на пользу. В Румынии какой-то цыган застрелил Николае Чаушеску. Политическая полиция безопасности, «Секуритате», проморгала. Дак ведь и не в политике дело — просто Генеральный секретарь ЦК Румынской коммунистической партии решил заняться перевоспитанием цыган. Несколько человек, оказавших сопротивление при водворении их в фильтрационные лагеря, были убиты — вот отец одного из погибших и решил отомстить. Достал ТТ из заначки, да и грохнул Председателя Государственного Совета Социалистической Республики Румыния при посещении тем православной Нямецкой лавры, вблизи города Тыргу-Нямц, в четырёхстах километрах к северу от Бухареста. Там и отпели.
В Румынии взбурлили волнения. Точно как и в РИ, всё началось у венгров, в Тимишоаре. Наши войска не ввели. Там и сейчас ещё бабахают. Пусть. Петру даже пришлось срочно в Москву слетать, на экстренное заседание Политбюро. Еле уговорил Гречко не предлагать вводить туда войска — давайте, мол, потерпим и посмотрим, чем закончится. Побеждают-то коммунисты, за них армия. Сожгли Китайское посольство — и это не может не радовать. Потерял Мао оплот в Европе. Ещё бы Албанию от них отколоть.
Кроме политических событий случилось и несколько обыденных, житейских. Одно из них назовут в будущих учебниках истории «Первый философский самолёт».
Пётр, когда попросил Козьмецкого пригласить несколько человек русских, скажем так, инженеров, как-то не подумал о том, что в США есть свои аналоги КГБ — и они бдят за некоторыми подвижниками. Подумали сами подвижники.
Событие тридцать девятое
В самолёте стюардесса спрашивает:
— Нет ли на борту врача?
Один встаёт и идёт в кабину пилота. Через пару минут:
— Нет ли в самолёте лётчика?
Первый «философский самолёт» плюхнулся на полосу аэропорта Алма-Аты неуклюже и грузно, будто он был живым, долетел на последних крохах сил и упал замертво. Спустя некоторое время из дверцы, поддерживая друг друга, полезли древние старики, совершенно измождённые — в чём и душа держится. У одного из-под задравшейся штанины виднелся ножной протез. Его лицо было мокрым — как, впрочем, и лица всех остальных. Другой, немного помоложе остальных пятерых на вид, чуть переведя дух, пошёл вокруг машины, деловито осматривая её на предмет повреждений. Ему был всего лишь пятьдесят один год, и за этот почти недельной длительности перелёт на его долю выпала самая тяжёлая нагрузка — сейчас, с впалыми щеками и спутанными сивыми волосами, он выглядел на все семьдесят.
