— Старею, — хрипло произнесла Морриган, шмыгая носом. — Ладно, оставляем все как есть. Давайте указ, я подпишу.
Главный советник молча вернул ей бумагу, не забыв при этом передать свой сложенный вчетверо накрахмаленный платок. Морриган шумно высморкалась, нисколько не стесняясь своего подчиненного.
— Мне сегодня надо побыть одной, — решительно произнесла она, глядя куда-то в пустоту. — Совсем.
Анри понимающе кивнул и, более не задавая лишних вопросов, тихонько удалился.
Каждый раз, приближаясь к очередной годовщине своей коронации, Морриган впадала в тяжелую депрессию. И не важно, что это было давным-давно, что сменилось уже несколько поколений простых смертных, что свидетелей тех давних событий осталось по пальцам пересчитать.
Время к Морриган было безжалостно. Оно ее не лечило. Нисколько.
События тех давних лет она помнила с той же отчетливостью, что и в момент их свершения. Это было никак не исправить, не изменить, не вырвать из памяти.
Закрой глаза и снова увидишь.
Морриган знала, что единственный способ исцеления — пережить, переболеть, выплакать. Снова и снова. В трехсотый раз. Она знала это и уже давно смирилась. И потому покорно отдалась волнам своей боли, понеслась по ним как терпящее кораблекрушение беспомощное судно…
Первое и самое болезненное воспоминание родом из детства. Кровавый переворот. Так назвали смуту, учиненную против короля Грэди и королевы Алоны, родителей Морриган. Их убивали прямо на ее глазах.
Вдох. Выдох. Еще раз. Вдох. Выдох. Дыши.
Собственно, все, что было в жизни Морриган после этого события, уже нельзя было назвать детством. Это и жизнью-то назвать можно было лишь с огромной натяжкой…
Вдох. Выдох.
Следующий эпизод приходит из глубин памяти почти сразу. Предательство. Страшный, вероломный, ничем не объяснимый поступок. На этой стадии Морриган всегда накрывало волной сокрушительного гнева. Настолько сокрушительного, что однажды, находясь в слепой ярости, Морриган чуть не сожгла дотла собственный дворец. Тогда могли пострадать ни в чем не повинные люди. Обошлось.
С тех пор в период своей страшной депрессии королева всегда оставалась одна. По крайней мере, в том крыле дворца, которое было отведено под королевские покои. На всякий случай. Подальше от греха.
Сегодня она тоже была в одиночестве, она это знала. А гнев между тем требовал выхода. Морриган зачерпнула рукой увесистый пласт воздушной массы, вытащила из глубин сознания образ ненавистного ей лица, размахнулась.
