- А тебе можно?
- Мне тоже нельзя. Маменька, если узнает, выдерет…
- Меня не выдерет.
- Меня за двоих тогда.
Лилечка вздохнула и призналась:
- Скучно.
А Лика с нею согласилась. Не того она от столицы ждала, чтоб её в какой-то светелке посадили да сунули в руки пяльцы злосчастные с шитьем. Шить она с малых лет не любила. А тут…
- Маменька решила прием устроить, раз мы вернулись…
Лика кивнула.
Что-то она этакое слышала.
- А папеньку к государю-батюшке призвали, когда возвернется, так и не ясно…
Второй вздох был тяжелее первого.
- Маменька решила, что мне надобно на балу быть, чтоб представить и все такое… платьев шьет. На кой мне столько?
Она погладила Фиалку и, уставившись на Лику прозрачными глазами, попросила:
- Возьми меня с собой! Пригожусь.
Вот если бы требовать стала, грозится выдать или еще чего, Лика в жизни не уступила бы. А тут… тут она только кивнула и сказала:
- Недалеко пойдем. До ярмароки и назад.
Лилечка поспешно закивала.
- И ты держишься за меня. Чтоб не отставала и… а свеи твои где?
- Так… с папенькой пошли.
- Все?
- Ну… - Лилечка взгляд отвела, но призналась. – Один остался. С Любомиркой он крутится. У них любовь.
Ага.
Главное, чтоб после от этой самой любови ничего не приключилось. Но тут уж не Ликино дело.
Калиточка, смазанная – а что она скрипела на всю-то улицу – отворилась беззвучно. И если главные ворота усадьбы выходили на Белую слободу, то эта вот калиточка выводила на улочку, пусть и не людную, то всяко более живую.
- Держись, - Лика взяла племянницу за ручку, подивившись тому, до чего та тонка и хрупка.
Ничего.
Маменька вон сказывала, что болячка ушла почитай. Так что вырастет еще и рука, и сама Лилечка. Только, верно, на ярмароку её вести не стоит, а вот близехонько, на Самланов тупик, где порой собирались лотошники и просто местечковые бабы, языками перетереть да и прикупить чего по малости, они сходят. Это ж близехонько, почитай, через два дома.
А там и назад.
Коль быстро обернутся, то никто и не заметит.
Именно.
На Самлановом тупике сення было на диво людно:
- А я тебе говорю, как есть усадьбу пеплом пустили! – громко, с надрывом, вещал человек, на бочку забравшийся. – И все-то из-за ведьминского колдовства недоброго!
- При чем тут ведьмы? – отвечала ему толстая баба в расшитом бисером летнике. – Все знают, что сама Марфа виноватая…
Мужик ответил.
И баба не смолчала. Завязался спор. А спорили в Китеже аккурат, что и дома, яростно, не чинясь кулаки в ход пускать, а порой и за оглоблю схватиться могли. Оттого и потянула Лика племянницу прочь. Вернуться хотела, уж больно как-то оно неспокойно вышло, да верно от волнения свернула не туда.
