На какую-то секунду Мэри тоже стала серьезной. Она подняла руку и опять положила ее ему на плечо, сжав в знак понимания и сопереживания.
— Не тревожьтесь, — прошептала она. — Я точно знаю, чего вы от меня хотите.
Это был великолепный, блистательный прием; и весьма шумный, ибо среди кадок с пальмами в дальнем конце огромной столовой прятался оркестр, а после некоторого замешательства гости почувствовали себя обязанными вести светские беседы — конечно, во весь голос. Все пятьдесят человек разместились за длинным столом, сделанным плотниками на скорую руку специально для этого случая, но он отнюдь не выглядел сколоченным наспех и казался незыблемым континентом из камчатого полотна и кружев, с побережьем из хрусталя и серебра, на котором цвели орхидеи, и лилии, и белые розы, — континентом обитаемым, с тремя изумительными, сияющими зданиями: одним в середине и двумя в разных концах — чудесами, сотворенными вдохновенными кондитерами. То были миниатюрные реплики Делового центра Шеридана, Жилого массива Шеридана и Насосной станции Шеридана. Почти все гости сразу поняли, что это, и единогласно объявили сходство бесподобным.
Стол был накрыт с поистине феодальной роскошью. Во главе восседал великий тан[10] в окружении цвета семьи и приближенных особ; далее, в порядке убывания значимости, от баронов до министериалов[11], расположились соседи из «старой» округи, управляющие, бухгалтеры, начальники отделов и прочие — и так до другого конца стола, где заняла почетное место, в утешение мелким сошкам, супруга тана. Именно здесь, среди вилланов, сидел Биббз Шеридан, смиренный Банко[12], гадающий, смогут ли есть те, кто на него поглядит.
Однако пир стоял горой, народ собрался здоровый, знающий, что ужин для того и подан, дабы вводить его в организм через отверстие на лице, созданное природой с однозначно определенной целью. К тому же никто на Биббза и не смотрел.
Но это было ему только на руку: голос его оставался слишком слаб, и он ни за что бы не перекричал царящий вокруг гвалт, не надорвав легких; более того, все тараторили и перескакивали с предмета на предмет так быстро, что он просто не успел бы высказаться в своей тягучей манере. Он почувствовал облегчение, когда оба соседа по столу по очереди вежливо поинтересовались его здоровьем и тут же ринулись искать живой беседы у сидящих по другую сторону от них. Все жевали и разговаривали одновременно. Болтовня заглушала и пиликанье музыкантов, и звон бокалов, и стук серебра о фарфор; гомон стоял невообразимый.
