Наша дружба началась с диалога:
— Почему ты не снимаешь с шеи этот платок? Жарко же!
На прямолинейный вопрос даю чистосердечный ответ:
— Потому что в этом месте у меня уродливый шрам — не хочу пугать общественность.
— Дай посмотреть.
Я развязываю шёлковый шарф и выгибаю шею так, чтобы любопытству было удобнее себя удовлетворять.
— Чёрт, это круто. Реально круто!
— Ты считаешь? — удивляюсь её горящим глазам.
— Ты же девушка с изюминкой! Парням нравится защищать слабых. А ты с этим отпечатком чего бы там ни было выглядишь так, будто именно тебе эта забота нужнее всех! Я Адити, — протягивает руку. — Тебе больше нравится кровать у стены или у окна?
— Ты серьёзно мне уступишь?
— Почему нет?
— Когда-нибудь ты уступишь мне в чём-нибудь для меня важном, — подмигивает.
Походы на вечеринки, все до единого, были моими ей уступками. Я не знала, какую цель преследовала Адити, таская меня на них, но она не могла и предположить степень моих мучений всякий раз, как я оказывалась в замкнутом пространстве, громыхающем музыкой и набитом незнакомыми людьми. Поэтому мои уступки случались крайне редко и только по той причине, что являлись частью моего собственного «Плана Социализации».
— Викки, только ты своей непорочностью способна удержать меня от очередного грехопадения! — восклицает в одно прекрасное июльское воскресенье Адити. — Только оденься по-человечески!
В результате долгих и мучительных споров мы сходимся на джинсах и блузке. Но когда Адити предъявляет мне жёлтые босоножки на высоченной танкетке с заявлением: «Твой рост может заинтересовать только педофилов!», у меня возникают подозрения, что миссия моя заключается вовсе не в избегании секса, а в удвоении его количества. Как бы там ни было, я соглашаюсь. Причин у меня для этого масса, и Адити совершенно не обязательно о них знать.
Это была не первая в моей жизни вечеринка, но совершенно точно первая настоящая, когда хитросплетения человеческих симпатий внезапно становятся частью тебя — ты больше не аутсайдер.
В квартире на тринадцатом этаже новой стеклянной высотки, расположенной в одном из недешёвых районов Большого Ванкувера — Китсилано, я сразу чувствую себя не в своей тарелке. На подобных мероприятиях со мной никогда не случается ничего хорошего.
Я слышу голос. Среди всей какофонии звуков — орущей бестолковой музыки, смеха, возгласов, монотонного гула чьих-то историй, мои уши улавливают один особенный мужской голос. Необычный. Он громкий и глубокий, даже где-то грудной, но главное — терзающий нечто первобытное во мне своим тембром и породистым британским произношением. Такими голосами говорят рекламы дорогих автомобилей.
