– Меняется мышление – меняется и вселенная. Мироздание первобытного человека – совсем не то, что мироздание древнего грека, и, тем более, человека эпохи Возрождения. И мир человека коммунистического завтра будет отличаться даже от мира социалистического сегодня. Там будет не только человек коммунистический, там будет коммунистическая физика, коммунистическая социология и, даже, коммунистическая биология! Поэтому не стоит смеяться над представлениями древних, мол, Земля плоская, солнце вращается вокруг нее, а звезды – хрустальная сфера с огоньками, что на твоей елке. Для них все так и было.
– Как вы пишете вдвоем? – спрашиваю. – Наверху?
– Очень просто, – говорит Аркаша. – Во-первых, сверху далеко видать, до самого будущего. Во-вторых, ничто не мешает думать.
– Мы и думаем, – подхватил Боря. – Кричим другу другу сюжет, отдельные фразы. Кому фраза не нравится, тот предлагает свою. Слово за словом. Предложение за предложением.
– А потом приходим сюда и записываем, – Аркаша хлопает по тетрадке. – Единственная проблема: пишем неграмотно. Даже в вечерней школе у нас правильнописание хромает.
– Не подумай плохого, – подмигнул Боря. – Оно есть, это правильнописание. Но хромает. На обе ноги.
– И что вы видели в будущем?
– Тебя! – хором отвечают братья, переглядываются, смеются.
Альбертина возвращается, расставляет тарелки с разваристыми пельменями. Наверняка, Эйнштейния постаралась зачерпнуть поглубже из огромной кастрюли, в которой они готовятся.
– Вот, записывай: «Я их вижу – мне время тех дней не застит, не прячет во мгле….» – нарочито громко начинает Аркаша.
– «Я их вижу: широких, красивых, глазастых на мудрой Земле!..» – подхватил Боря.
Тетрадка нетронутой лежит на столешнице.
Братья замолкают, смотрят друг на друга.
– Ты чего, Роберт?
– А ты, Рождественский?
– Ты пишешь аккуратнее.
– А ты грамотнее.
– Какой толк в грамотности, если каракули? Склифосовский не разберется.
– Могу попробовать, – предлагаю. – И почерк, и грамотность без ортопедических проблем.
– Аллилуйя! – восклицают хором братья и пододвигают тетрадку в две руки. Суют цанговый карандаш.
– Мороз крепчал… – начинает Аркаша.
– Потекли весенние ручьи… – продолжил Боря.
– Молодая графиня…
– Бедный художник…
Записываю.
– Мы написали кейфовать? Кейфовать? Нет, вычеркиваем.
– Напишем проще: и крепко его обняла…
– О чем повесть? – невзначай интересуюсь, выводя слово «крепчал».
– О золотой мухе, – Борис зачерпнул варево, осторожно подул. Сморщил нос: – Такой запах, будто Эйнштейния поставила их варить в первую годовщину исчезновения Альбертины.
