- Вы бы еще стукнул" меня, только этого не хватает, - сказал Лопатин. - Да остановитесь же, дайте хоть руку поцеловать!
- Не обращайте внимания, - сказала она, протянув ему руку и смахивая другой стоявшие в глазах слезы. - Это злобные слезы. Я плачу, только когда злюсь! Мне показалось, что вы ничего не поняли.
- Дайте письмо.
Она села в кресло и по-мужски закинула ногу на ногу.
- Я вам наврала, потому что не знала, с чего начать. У меня нет письма для рас. Единственное, что она меня просила, приехав в Москву, сообщить ей, как вы себя чувствуете. И я сделала это; поговорив с дежурным врачом вашего госпиталя, поехала ей телеграмму.
- Я напишу ей письмо, возьмете? - сказал Лопатин,,
- Когда вы пришли, я собиралась писать письмо мужу, что доехала благополучно. Садитесь за бюро, там лежат и карандаш, и бумага. А я вскипячу вам чаю. И можете после этого отправляться восвояси. Я лечу рано, и мне надо лечь спать. К сожалению, как только я сажусь в самолет, меня вывертывает наизнанку, и это продолжается до посадки.
- Лучше б ехали поездом.
- Не позволяет совесть, имея возможность лететь - почти неделю терять на поезд. Через десять дней я должна выпустить там, в Ташкенте, премьеру. Они без меня уже перешли на сцену. И так безобразие, что я уехала!
- Но премьеру-то вы, наверное, уже для Москвы готовите? Можно выпустить ее и на несколько дней позже?
- Нет, не для Москвы, и нельзя позже. Я выпускаю премьеру не в нашем театре, который уезжает, а в ташкентском, который остается. И премьера должна быть хорошей и должна быть выпущена вовремя. Нельзя быть свиньями перед людьми, которые все годы, что мы там были, делали для нашего театра буквально все, что могли.
Она вышла из комнаты, а Лопатин сел за старое бюро красного дерева, наверное, сделанное какими-нибудь крепостными краснодеревщиками еще до той, прежней Отечественной войны, и, взяв из пачки почтовой бумаги листок, задумался. Не над тем - что; что - он уже решил. А над тем - как?
"Пишу у Зинаиды Антоновны, выслушав все, что она думает о тебе и обо мне. Наверное, она права - мы оба и в самом деле - болваны. Во всяком случае, я. Сижу за ее бюро восемнадцатого века и, как они тогда выражались, еще раз прошу твоей руки. Сказать, что не смог жить без тебя, было бы ложью. Как выяснилось - смог. Ню жил и живу не так, как хотел и хочу. Завтра уезжаю на фронт. Если ты приедешь в Москву в августе - наверное, уже буду здесь, и если не сможешь приехать ты, попрошусь в отпуск - к тебе. Думаю, что после возвращения с фронта мне в этом не откажут".
