— И что, у тебя задержался?
— Ещё бы, — показала клычки Элена, — К моменту, когда очередные воздушные пузыри с искательницами приключений, желающими прожить человеческую жизнь в техногенном мире, отправляли сквозь истончившуюся под влиянием особого положения лун грань, я уже была фавориткой Крраша, и отношения между нами были… вот кто его знает, какими, потому что он-то явно был мной увлечён, а вот я разрывалась от зарождающихся чувств к его человеческой части и страхом перед кракеном. Ну, жуткий монстр глубин, апокалиптическая тварь и всякое такое… Да и воду я любить не начала, будем честны. В общем, постенала, поныла и решила — все, от добра добра не ищут, поплыву домой и никак иначе! Если рождена человеком, то человеком и сдыхать, и всякое такое. Проявив таким образом твердость (по факту дурость, конечно, но тогда я просто упивалась своей мнимой силой воли), пробралась втайне на один из пузырей, стала смотреть, как тают очертания резиденции в черной воде, и на душе все муторней становилось. Так цеплялась за возможность вернуться, а тут призадумалась: ну, и что там? Стану человеком, построю дом своей мечты — денег, вырученных за парочку честно стыренных украшений, хватит, — а потом? Всю жизнь прятаться от воды, вспоминать о колдовстве и рассказывать в старости соседкам по скамейке: знаете, мол, это сейчас я — брюзгливая одинокая старушенция, а когда-то была знатной русалкой, заткнула за пояс кучу соперниц, но потом отказалась — от иномирных морей, от чудного светящегося в темных глубинах хвоста, от совершенно потрясающего мужчины — просто потому, что трусиха? И ведь понятное дело, что и в нашем мире полно чудес: технических новинок, стран и культур, возможностей и перспектив, да вот только для меня там всегда было душно и тесно. Мудрые книжки Оса писали о таком, как о "тяжести чужого неба" — мол, бывают индивиды, которых отторгает сама природа конкретных измерений, и я, по всем признакам, была одной из них. Да… Так выпьем же за неприятную правду!
Ирейн выпила, тихо радуясь, что на этот раз у Лиз хватило ума не вставлять никаких своих, несомненно своевременных, ремарок: Элена смотрела сквозь столешницу потемневшими глазами и явственно переживала внутри не самые приятные моменты своей жизни.
— Мой пузырь все погружался и погружался во тьму, — сказала она, помолчав, — И все больше во мне концентрировалось злости на себя. Всю жизнь на словах мечтать о переменах, но так бездарно отказаться от них из-за банального страха… Это все очень по-человечески, а ещё вполне себе нелепо. К тому же, на меня накатила тоска — по Кррашу, по интригам подводного дворца, по Осу, по миру. Потому что-то во мне надломилось, и я решила: надо проверить, так ли она страшна — глубина. И… я выбралась из пузыря. Это было ужасно, это была агония, и все до последней детали было прямо как в моём детском кошмаре: вода давила со всех сторон, норовя сплюснуть в камбалу, соль разъедала глаза, лёгкие горели огнём, а тело моё все опускалось, опускалось в чернильную неизвестность. И вот, когда стало совсем невмоготу, я выпустила весь воздух и вдохнула воду. И тогда… все изменилось.
