На последний отборочный матч с венграми наших олимпийцев вывел с повязкой Юрий Пудышев. Матч уже ничего не решал, советская сборная стояла в таблице недосягаемой. Капитан торжествовал: по всему теперь не отцепят, едем в Америку на Олимпиаду!
Но через две недели все перевернулось. На заседании Политбюро под председательством Черненко вожди зачеркнули четыре года целому поколению советских спортсменов.
За ненадобностью теперь олимпийской сборной Малофееву поручили национальную с ее кадровым ресурсом – всеми Блохиными, Родионовыми, Дасаевыми, Бессоновыми... Большей части минчан в этой звездной компании места не было.
Нетрудно понять, в каком состоянии Пудышев вернулся в Минск, где от него ждали подвигов, не собираясь вникать в психологические нюансы. Сборная летела на «Уэмбли», а он ехал с ярмарки на опостылевшее повторение пройденного. Самолечение традиционным способом дало обратный результат. Унизительное кубковое поражение 0:4 дома от московских одноклубников обрушило шквал критики на команду и не принимавшего участия в матче капитана.
Следом пошли поражения в чемпионате – в Тбилиси и в Москве от «Спартака». Лидера нещадно хлестали, и он закусил удила. Тут как тут друг шампусик, и кончилось тем, что в начале июня капитан не явился на отлет в Ленинград. На беду, там разгромно проиграли, и жесткий сторонник дисциплины Арзамасцев не стал валандаться – поступил, как годом раньше с Прокопом. Пудышева отчислили с наложением дисквалификации.
Без дела Юрий промаялся чуть больше месяца. Обратно в команду не звали, а ноги чесались. Тут и последовал звонок от тренировавшего московское «Динамо» Сан Саныча Севидова: «Как у тебя, есть еще порох?»
Было завались, и спустя считанные дни в Белсовет «Динамо» пришло предписание на перевод офицера Пудышева в столицу.
Но ребячество чуть не подвело: в последний вечер устроил себе проводы. Отправился в «Журавинку» – народный ресторан, где динамовцев любили и играли футбольный марш при их появлении. В разгар представления полузащитнику показалось, что за ним явилась не милиция, а много серьезнее – жена. Человеку надо чего-то бояться: смерти, Бога, начальства, ну или жены.
Самое любопытное, что пудышевская супруга – добрая, терпеливая женщина, какая только и могла у него быть. «Моя толстушка», как он называл. Как-то уже в новое время пришла в «Раковский бровар», где сидели тренеры, – искала. Поздоровалась, улыбнулась усталой такой улыбкой, в какой были и смущение, и доброта, и понимание того, что этот крест ей нести до конца – с большим ребенком, который никогда не повзрослеет.
