Дом наших друзей стоял над этим озером. Я навсегда запомнила, как старый финн (звали его Эско) сказал тогда про собаку: «Она хороший человек. На нее нельзя кричать». Точно сказитель рун вечность назад – про пчелку. В памяти зацепилась еще одна фраза Эско: «Дом не должен быть крепостью, в крепости холодно, в дому должно быть тепло. Дом – это детская для всех людей». Эско не был песнопевцем, но рассуждал совсем как «старый верный Вяйнемёйнен». У озера Эско срубил баню. Баня была светла, точно горница. Каждая полка функциональна – на этой сушатся чистые травы, на другой стоят деревянные чаши для питья, любая дощечка гладка и бела. Должно быть, именно такую баню имели в виду сказители, для которых она являлась не просто элементом сюжета, но узелком на нитке жизни. Баня важная вещь – финны возводят ее с любовью и доскональностью. Вещный смысл в их повседневности естественно и непостижимо приближается к искусству. Душа Калевалы наивна и вместе с тем прагматична. Поэзия здесь не выдумка, она цветет в грубой жизни. Деревянные ковшик, ложка с цветочным узором, дверь с немудрящими рисунками, сарай, лет которому почти столько же, сколько рунам… Меня восхитил этот сарай над озером. Его строили столь же серьезно, сколь слагали руны. Хотя сарай, конечно, не был столь светел, как баня. В его темных высоких углах угадывалось мистическое присутствие страшной старухи Лоухи, редкозубой хозяйки Похъёлы.
Мы стояли с детьми у озера и смотрели, как солнце всходит. Оно было тепло-желтое, янтарное. Старшая дочка сказала: «Утка его снесла».
Утка из «Калевалы» постоянно возникала в наших мыслях, когда мы жили в доме Эско. Особенно после того, как Эско поведал о первом дне войны – моей родины и его. Через границу хлынул поток беженцев-ингерманландцев, народ побежал принимать их, размещать, кормить. Четырехлетний ребенок, который мало что понимал про войну, сидел один в доме с утенком. Утенок был его другом, мальчик носился с этим утенком, как с котенком. Утенок воплощал в себе непреходящий праздник жизни, все равно что восход солнца. И вдруг утенок умер у него на руках. Эско сказал: «Я сидел одинокий, как в пустыне, с холодным утенком у сердца. Солнце померкло». И признался, что такого безнадежного одиночества никогда больше не испытывал. За все прожитые годы. Мне пришла тогда в голову мысль, что утка недаром всплывает в «Калевале», «утка, та – красотка-птица, что гнездо себе слепила», утка для угров она и правда первоначало.
