— Хорошо, все будет так, как ты хочешь! — взмолилась Зоя. — Но обедать мы будем не у тебя, а в «Славянском базаре».
— Я сто лет не был в ресторане и, признаться, не рвусь бросать деньги на ветер, — шутливо заметил Тихий. — Тем более что у меня их нет.
— Гоша, там работает моя подружка, — объяснила Зоя. — Она с радостью накормит нас и посчитает за все не дороже, чем в столовой. Вот увидишь.
— Ну, разве что так, — помедлив секунду, примирительно ответил Тихий. — Хотя это шито белыми нитками.
Пока они ехали в метро, а затем шли от Колхозной площади по Сретенке и Колокольникову переулку, Зоя без умолку щебетала, а Тихий с удовольствием слушал ее и позабыл о шатавшихся зубах, думая лишь о том, какая она симпатичная, искренняя и жизнерадостная.
Когда они приблизились к его дому, он вдруг насупился и замедлил шаг. Господи, пронеслось у него в голове, ведь в его комнате форменный ералаш! Зоя ни под каким видом не должна попасть туда до тех пор, пока он не наведет хоть какое-то подобие порядка.
— Зоинька, будь добра, посиди пока в нашем скверике, — попросил Тихий. — А я мигом побреюсь и буду готов к культпоходу в «Славянский базар». Так получится быстрее.
— Хорошо, Гошенька.
Прыгая через две ступеньки на третью и бренча болтавшейся на пальце связкой ключей, он одним духом поднялся наверх, но, к несказанной досаде, не смог беспрепятственно попасть в свою квартиру: ключ поворачивался в замочной скважине, а дверь упорно не поддавалась.
«Что за чертовщина?! — про себя возмутился Тихий. — Значит, Барухины заперлись на крючок?! С чего бы это? Должно быть, неспроста! Барухин как ни в чем не бывало сводит баланс в похоронной конторе, а тем временем жена с дочкой по его поручению проводят самочинный обыск у меня в комнате? Ах подлецы!»
Он нажал на кнопку звонка и в тот же миг что есть силы забарабанил ногой в дверь. У него на языке вертелись едкие, как кислота, слова, которые он собирался бросить в лицо Веронике Францевне без каких-либо скидок на пол и возраст. Нет, всякому терпению рано или поздно приходит конец!
За дверью послышался топот грузных ног, и вместо Вероники Францевны перед Тихим предстал сам бухгалтер Барухин в измытаренном виде: распахнутая на груди сорочка была кое-как заправлена в брюки, довоенного фасона помочи свисали ниже колен, руки тряслись, а набрякшие от слез глаза покраснели и превратились в узкие щелочки.
— В чем дело? — неприязненно спросил Тихий.
— Извините, Георгий Александрович! — рыдающим голосом проревел Барухин, раскачиваясь из стороны в сторону, словно в ритуальном танце. — Ради всего святого! Эы, эы, эы! Бес меня попутал, подтолкнул на черное дело, а теперь я — эы, эы, эы! — расплачиваюсь за него! Готов денно и нощно биться головой об стену, только бы вы извинили меня, мерзавца! Эы, эы!
