— Поступай по своему разумению, женщина, — не открывая глаз, произнёс совершенномудрый. Та отвесила ему земной поклон, кокетливо улыбнулась мне, подхватила своё одеяние и прямо перед носом шмыгнула за статую духа лошади.
В летнее время рано утром народ очень усталый, потому что ночи очень короткие, кажется — только успел закрыть глаза, как уже рассвело. Мы с отцом уже нырнули в облако пыли на деревенской улице, но ещё слышали громкие крики матери во дворе. Мы тогда жили в доставшейся по наследству от деда приземистой и старой тростниковой хижине из трёх комнатушек, жили беспорядочно и шумно. Среди недавно возведённых в деревне домов с красной черепичной крышей хижина эта выглядела образцом такой ужасающей бедности, что походила на нищего, выпрашивающего на коленях подаяние у разодетых в бархат и шелка богатеев-помещиков. Окружающая двор стена высотой в половину человеческого роста покрылась травой — она не то что от грабителей, от беременной суки защитить не могла. Вот через неё частенько и перемахивала сучка Го Шестого, чтобы стащить у нас кости с мясом. Я нередко, словно зачарованный, наблюдал, как эта сучка легко перепрыгивала стену туда и обратно, задевая её своими чёрными сосками, которые болтались из стороны в сторону, когда она приземлялась. Отец шагал по улице, я сидел у него на плечах, глядя с высоты, как мать яростно ругается и режет тесаком для овощей обрезки батата, за которыми она ходила рыться в мусорной куче у железнодорожной станции. Поскольку отец был обжора и лентяй, жизнь у нас в семье проходила словно в конвульсиях: то деньги есть и еды полно, то денег нет и в доме есть нечего. Отец на ругань матери обычно отвечал:
— Погоди, погоди, скоро начнётся вторая земельная реформа, тогда ещё спасибо мне скажешь. Не надо Лао Ланю завидовать, он кончит, как и его отец, дружина крестьянской бедноты выволочет его на мост и… — Тут отец наставлял указательный палец на макушку матери и изображал губами выстрел — бабах! Мать, побледнев, в страхе хваталась за голову. Но вторая земельная реформа всё как-то не начиналась и не начиналась, и бедная мать вынуждена была собирать выброшенные бататы, чтобы накормить поросят. Эти двое поросят у нас в доме постоянно недоедали, визжали от голода, и слушать их было сущее наказание.
— Орёте, орёте, а чего, мать вашу, орёте?! — разозлится, бывало, отец. — Докричитесь у меня, зажарю и съем ублюдков.
Мать хватала тесак для овощей и сверкала глазами, вперившись в него:
