— Значит, деревня и жители сейчас вне опасности? — осторожно спросил Пирогов.
— Надеюсь, что да, — подтвердила Маренн. — Пока. Как бы то ни было, территория под оккупацией, и дальнейшее зависит от местной комендатуры. Однако исполнительная команда, я уверена, в ближайшее время не вернется.
— Мне нечем отблагодарить вас, фрау Сэтерлэнд. — Пирогов смущенно мял в руках картуз. — Вы должны понимать, сколько связывает меня с этими местами, как бесконечно дорога мне Брама, это поместье, деревни вокруг, люди, которые там живут. Многих знаю уже в третьем поколении. Все, что у меня есть, это вот. — Он сунул руку в карман и достал образок в серебряном окладе. — Это дал мне лесник Микола. У нас-то здесь, в усадьбе, ничего ценного не осталось. Все вынесли еще те каратели, большевистские, еще в восемнадцатом году. А это — их фамильная. Николай Чудотворец, наш святой. — Он разжал ладонь. Прямоугольная иконка, оправленная серебряными завитками, поблескивала на солнце. — Это старинная. Освящена в Киеве, в лавре, — продолжал Пирогов. — Они ее по наследству передавали. У них в роду мальчиков всегда Николой называли. В честь Николая Чудотворца. Мы когда из сторожки уходили прошлой ночью, Микола сунул мне ее. Говорит, отдай госпоже доктору, много она для нас сделала. Пусть хранит ее саму да деток ее. Много она для нас сделала. А мы, мол, с Пелагеей старые уже, деток Господь не дал, значит, так оно нужно было. И передавать дальше некому. Так что возьмите, фрау, от всех нас. — Он протянул Маренн иконку с поклоном. — Пусть хранит вас Господь.
— Иван Петрович, что вы?! — Маренн почувствовала, как слезы навернулись на глаза и пальцы рук задрожали. Она взяла иконку, несколько мгновений смотрела на нее неотрывно, затем снова вложила в руку Пирогова.
— Верните ее леснику и его жене. Как это — передавать некому? А та девушка с почты. А Юра? А Варя? Вот сколько людей, которым заступничество святого очень кстати будет в сложившейся-то ситуации. Я не возьму не потому, что брезгую, напротив, это великая ценность. Но она должна остаться здесь, в России. Здесь она нужнее. Я вернусь в Берлин. Не знаю, как закончится эта война, но я всегда больше привыкла полагаться на себя, и эта привычка меня не подводила. С тем и останусь. Спасибо вам, Иван Петрович. — Расчувствовавшись, она обняла старика. — Но вам сейчас святой Николай и его сила здесь нужнее. Это правда.
— Что ж, как скажете. — Пирогов снова взял иконку и, держа на ладони, задумчиво смотрел на нее. — У моей хозяйки Зинаиды Кристофоровны тоже такой образок был, ну, чуть побогаче, камушками украшен. Тоже фамильный. От родителей достался. Она никогда с ним не расставалась. А в восемнадцатом году уронила в ручей… и не нашла больше. Уж как ни искали. Говорила, точно кто-то сорвал с шеи и унес. Только цепочка с жемчужинками, на которой висел, оборванная осталась. А спустя десять дней после этого явился сюда Агафон окаянный с подручными, и Зинаиду Кристофоровну с Ниночкой убили они. Все порушили и ограбили. — Голос Пирогова дрогнул. — Много думал я потом в одиночестве. — Он поднял на Маренн слезящиеся глаза. — Знак, выходит, был. Мол, такая беда идет, что и святые руки умывают. Все, что могут — только предупредить. Спасайтесь, бегите. А мы не поняли. Правда, говорил я Зинаиде Кристофоровне, надо уезжать — не послушалась. — Он вздохнул и обернулся, бросив взгляд в сторону могилы княгини, видневшейся за деревьями. — Что уж теперь. Ладно, будь по-вашему, — согласился он и спрятал иконку в карман. — Верну Миколе, если свидимся.
