— Я и сейчас хочу, как отец, и ни за что не отступлюсь.
Штефан отстранился и отошел к окну.
— Нет, я не изменю решения.
— Я тебя не уговариваю, — ответила она негромко. — Хотя ты должен понимать, что мне это непросто. Но я обещала тебе, что ты все сделаешь так, как хочешь. Пусть так. Делай. Но ты знаешь, за что ты воюешь?
— Знаю. — Штефан повернулся, голос его прозвучал решительно. — Чтобы в Германии никогда не было вот так. — Он указал взглядом на простреленный рояль. — Чтобы Германия никогда не стала большевистской, как того хотят Тельман и Сталин. Чтобы Европа не стала большевистской. Ради старой культуры, ради живописи, которую отец боготворил, и которую большевики презирают. Пусть ради этого надо совершить этот чудовищный бросок на восток…
— Только вот партия Адольфа Гитлера не самый лучший союзник в подобных устремлениях, — негромко возразила Маренн. — У меня есть большие сомнения, что это та самая культура, которую боготворил твой отец. Хотя кто знает, лейтенант, художник Генри Мэгон любил прослыть оригинальным. Не уверена, что я знала его настолько хорошо, что с полной ясностью могу сказать, чтобы он говорил об Адольфе Гитлере, во всяком случае в самом начале. Но нацистом он бы не стал, это совершенно точно. — Она помолчала, затем продолжила: — У нас с тобой нет выбора. Если нас отправят обратно в лагерь, ты и я — мы, вероятно, выдержим. А вот Джил — нет. Она не выдержит. Она погибнет. И мы должны прикрыть ее собой, как тот парнишка-пограничник — свою собаку. Потому что мы ее любим, и она должна жить. Наши с тобой предки — дед, прадед, прапрадед — правили Австро-Венгрией более тысячи лет, и как-то они обходились без таких вот походов на Восток ради сохранения европейской культуры, во всяком случае со времени крестовых походов. Они стояли на своих бастионах, и этот самый Восток атаковал их нещадно, в основном османский, конечно. И где теперь те османы? А Вена осталась непреступной твердыней. Ее история, ее слава, ее культура. К чему приведет все это? — Она вздохнула. — Как бы не к обратному результату.
— Фрау Сэтерлэнд…
Дверь открылась, медсестра Беккер осторожно вкатила в комнату каталку. Альма лежала на ней, прикрытая простыней, и тихо спала.
— Поставьте сюда. — Маренн показала на место рядом со своей кроватью. — Пусть останется так, не будем беспокоить. И позовите ко мне господина Пирогова, — попросила Маренн медсестру. — Если он еще не спит. Скажите, что у меня к нему важное дело. А потом можете отдыхать, Ингрид. Знаешь, что я думаю, — она обернулась к Штефану, — мы оставим Альму ему. Он приютил у себя парнишку-сироту, одиннадцать лет. Отец был военный, погиб. Мать умерла от туберкулеза перед войной. Ехал с бабушкой в эвакуацию, но попали под бомбежку. Бабушку убило осколком. Вот и остался один. Молчун, напуган. Вот будет ему радость. Вместе всё им веселей. Что для мальчишки лучший подарок, как не пограничная собака. Как ты думаешь?
