Мне посчастливилось три раза быть приглашенным в Иерусалимский университет для чтения лекций. Израиль — красивая страна. Я купался во всех трех омывающих ее морях: Средиземном, Мертвом и Красном. Израиль — страна передовой науки, работать в Иерусалимском университете было интересно, а приглашение прочесть лекцию в Институте Вейцмана я воспринял как высокую честь.
Но почему я, еврей, должен называть Израиль своей исторической родиной? Моя родина — Россия. В ее земле лежат мой отец, погибший в войну, и моя мать, всю войну проработавшая в военном госпитале. Когда-нибудь (это время не за горами) в этой земле буду лежать и я. Да, университет и вся советская эпоха, отнявшая у меня больше шестидесяти лет жизни, были для меня не альма-матер, а альма-мачехой. И все-таки моя родина — Россия.
Я вспоминаю, как говорил и писал Виталий Лазаревич Гинзбург, нобелевский лауреат, прославивший Россию своими работами: «Я — абсолютный интернационалист и ненавижу любые проявления национализма и расизма. Но, когда я вспоминаю, что Эйнштейн был евреем, мне почему-то приятно».
Вопросы, вопросы… На часть из них я получил ответы при встречах с людьми в Израиле. Впрочем, судите об этом сами.
Маргарита Кирилловна Нарышкина
Дорога из Тель-Авива в Хайфу идет морем на север. Море — слева. Низкий берег, пенное кружево у песчаных пляжей. Справа — банановые рощи. Гирлянды бананов прямо на деревьях увязаны в прозрачные пластиковые сумки. Упакованы как в магазине (может быть, так бананам теплее?). Навстречу — рекламные щиты с тайнописью иврита. На щитах — хорошенькие белокурые девушки (неужели они еврейки?).
Университет «Технион» в Хайфе — на высокой горе. С горы виден залив, холмы Галилеи, похожие на застывшие морские волны, и на горизонте, за облаками, плато Голан. А в каких-нибудь двадцати километрах Назарет. Подумать только, Святая земля! Вот ведь, довелось увидеть…
Утром профессор Рауль Вайль водил меня по кемпингу. Был октябрь. Кипарисы, придорожные камни, асфальт — все в раскаленном солнечном золоте. Корпуса физических лабораторий в синей тени пальмовых и сосновых аллей. Потом мы сидели в прохладном сумраке его тесной комнаты и говорили под жужжание кондиционера. Кабинет как кабинет: компьютер, факс с телефоном, полка с книгами и исписанная формулами доска. И только нестерпимо яркие щели жалюзи на окне напоминали о полуденном зное, залившем всю эту высокую гору. Изредка звонил телефон. Хозяин извинялся, брал трубку, гортанно говорил на иврите, добавляя в конце «о’кей» или «беседер». Потом клал трубку, снова извинялся и переходил на английский.
