— Простите, а как звали вашего прадеда?
— Владимир Михайлович Фридкин.
— Фридкин? Фридкин… Не помню такого. Нет, оставьте это себе.
Антиквар улыбается и говорит:
— Значит, пушкинист был ваш прадед? А помните слова Пушкина о «завистливой дали веков»? Время завидует славе человека. Поэтому не всем творческим людям дано преодолеть эту даль, пережить свое время.
Мой правнук кланяется и идет к выходу. Но у двери вдруг останавливается и произносит:
— А творческий человек работает не для славы, а для удовольствия. Поэтому ему так мало платят…
И вот тут я проснулся.
Проснулся и подумал о своем правнуке с уважением. Хоть он еще и не родился.
А что касается «недодуманного и недоделанного» (я вспомнил доклад В. Л. Гинзбурга), то, полагаю, что в конце концов додумают и доделают, как бы «даль веков» ни завидовала славе человека. А может быть, и переделают. И все это сделают наши российские теоретики. Если, конечно, не разгонят Академию наук и не отменят фундаментальную науку.
Человек обедал в «кормушке» изо дня в день. Всегда в одно и то же время. А потом вдруг переставал ходить. Это означало, что человек умер. Я спрашивал Валю:
— А где Иван Иванович? Что-то его не видно.
— Так его уж с месяц как похоронили.
И вдова академика начинала хлопотать об увековечении памяти: памятная доска на здании института, место на хорошем (сейчас говорят «престижном») кладбище, памятник. Здесь часто разгорались шекспировские страсти. Их я никогда не понимал. Помните, у Пушкина:
Есть надпись. Едкими годами
Еще не сгладилась она…
Еще не сгладилась… Значит, когда-нибудь сгладится.
В этом мире человек обедал в спецстоловой, а переходя в мир иной, лежал на спецкладбище. Был такой анекдот. Один ответственный работник звонит товарищу в ЦК: «Не можешь устроить мне место на Новодевичьем кладбище?» — «Что ты! Ведь оно только для великих. Ну, попробую кое с кем поговорить…» Через некоторое время звонок из ЦК: «С тебя причитается. Все устроил. Но ложиться нужно сегодня».
Мраморный бюст Алексея Васильевича Шубникова изготовили еще при его жизни. Янина Ивановна поставила его в углу гостиной. И называла не иначе как «надгробие». Когда я проходил через гостиную к шефу в кабинет, то старался в этот угол не смотреть. Мне было страшно. Как сам Алексей Васильевич уживался со своим «надгробием» — не знаю. Когда в квартире собирались гости, стол накрывали в гостиной. Меня несколько раз приглашали, и я старался сесть к «надгробию» спиной. На ум приходила грозная строчка из Державина: «Где стол был яств…» Теперь бюст стоит в вестибюле института. И это вовсе не надгробие, а памятник. К нему приносят цветы. Летом — ромашки, зимой — гвоздики. У бюста фотографируются на память. И хоть бюст сделан из твердого белого мрамора, он не долговечнее шубниковских групп антисимметрии.
