Я угадал. И получил медаль.
Прошло много лет. Нам, одноклассникам, открылась поэзия Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама. Мы прочли «Перед восходом солнца» Зощенко. Достать эти книги было трудно. Но они уже продавались в «Березках» за золото, на доллары. Как-то я зашел в книжную «Березку» на Кропоткинской. На столах были разложены двухтомник Ахматовой, синий том Мандельштама, книги Пастернака, Цветаевой… Настоящая поэзия стала цениться на вес золота. «И правильно, — подумал я, — ведь еще Маяковский сказал: поэзия — та же добыча радия». В кармане у меня было несколько долларов. Я приценился к двухтомнику Ахматовой. Денег не хватало. Двухтомник продавался с «нагрузкой». Нагрузкой служил том стихов Анатолия Софронова. Ну, кто стал бы Софронова покупать за доллары?
Я раскрыл первый том Ахматовой:
Из-под каких развалин говорю.
Из-под какого я кричу обвала,
Как в негашеной извести горю
Под сводами зловонного подвала…
Я вспомнил свое школьное сочинение, и мне стало стыдно. Стыд этот, липкий и жгучий, преследовал меня всю жизнь. Помню случай в академической столовой. Я обедал с дочерью художника Грабаря, Ольгой Игоревной. За наш стол подсел Ю. А. Жданов, сын того самого Жданова, которого мы, мальчишки, цитировали в выпускном сочинении. В конце обеда Ольга Игоревна спросила Юрия Андреевича, как он теперь относится к преследованию великих творцов русской культуры Ахматовой, Зощенко, Шостаковича… Его ответ поразил меня: «Но согласитесь, ведь Шостакович — это не Верди». Придя в себя, Ольга Игоревна ответила: «Вы правы. Шостакович — не Верди. Если бы он был Верди, он не был бы Шостаковичем».
Я молчал, опустив глаза. Сказать мне было нечего. «На заре жизни, перед восходом солнца» я совершил поступок, которого стыжусь до сих пор. Впрочем, восхода солнца пришлось ждать всю жизнь.
В школе он учился неважно. Зато выделялся суровой мужской красотой: высокий пышноволосый брюнет с волевым подбородком и чеканным профилем, главной его чертой была уверенность в себе. Он находил выход из любого положения. Характер имел крутой.
Однажды на уроке химии учительница вызвала его отвечать. Урока он не знал. (Позже рассказал, что провожал девушку из соседней школы и подзадержался в ее подъезде.) Он долго молча стоял у доски, повернув к Любови Иосифовне (так звали химичку) свой медальный профиль.
— Витя, вы будете отвечать? Сознайтесь, что урока вы не выучили!
— Любовь Иосифовна, — сказал Витя, — есть высшее счастье — познав, утаить.
