Но эта «просто технология» была исполнена всевозможных смыслов. С одной стороны, она олицетворяла чистый и гуманный дух новой Франции, а с другой — стала коллективной репрезентацией террора.
Поскольку технически гильотина символизировала суровое, но справедливое правосудие, в ней была зашифрована самая суть революционного закона.
Филип СМИТ, ассистент профессора и заместитель директора Центра культурсоциологии Йельского университета
Один из комментаторов революции, Пьер-Жермен Гато (друг юности Сен-Жюста, при якобинцах служивший в Администрации продовольствия и снабжения армии), с энтузиазмом писал:
«Святая Гильотина великолепно работает на полную мощность и с помощью своей философии производит великолепный террор в почти чудесной манере — на что невозможно было даже надеяться в течение целого столетия».
Святая Гильотина…
Этому восторженному гражданину Гато повезло дожить до 1815 года. А вот многим другим не повезло. В том числе и тем, кто смачивал свои носовые платки в крови у эшафота и трогал сам аппарат и обезглавленные тела, следуя обычаю, который некоторые называли «красной мессой». Это якобы сулило защиту от болезни и других несчастий.
Как видим, гильотина стала неким сакральным тотемом. Соответственно, во время праздника Верховного Существа (Être Suprême), проходившего 8 июня 1794 года на Марсовом поле в Париже, машину покрыли кусками голубого бархата и букетами роз, в то время как сановники «умиротворенно шествовали рядом с ней», и делалось все это «с религиозной торжественностью». В том же духе гильотина использовалась для обезглавливания священных статуй с фасада Собора Парижской Богоматери.
Так, как пишет автор статьи «Рассуждения о гильотине: карательная техника как миф и символ» Филип Смит, «новая божественная власть боролась с ложными идолами абсолютистского порядка».
Как написал в своей книге «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» французский философ Мишель Фуко, гильотина превратилась в «механизм быстрых и незаметных смертей».
С точки зрения подхода Мишеля Фуко, это устройство должно рассматриваться как технология, приложенная к человеческому телу надежным и предсказуемым образом, подчиняя все рутинной механической дисциплине.
Новое устройство оказалось столь эффективным, что позволяло «перерабатывать» партии по двадцать человек в час. Она заменила собой деятельность «старого» палача с его примитивными технологиями, и это трактовалось как знак упраздненного варварства. Это было чисто техническое решение — способ казни, который был не только чрезвычайно эффективен, но и мог соотноситься с Просвещением.
