— Ты говоришь, запасной у тебя остался? — сказал Ватрушкин. — Так отдай ему.
— Это ещё зачем? — не понял Вениамин.
— Веня, я себя не закопала, я живу, — засмеялась Анна Евстратовна. — Живу нормальной жизнью. Костюмы шью, мне весь посёлок помогает, де тей учу. Чтобы понять меня, одного концерта мало. Надо здесь жить, а не прилетать.
Утром мы перелетели в Жигалово, затем в Сурово, Коношаново. Везде были встречи, концерт. А потом мы вернулись в Жигалово. Там Брюханон передал Ватрушкину радиограмму: нас срочно вызывали на базу. Тогда мне казалось, что мы расстаёмся ненадолго. Несколько раз, уже с другим командиром, я прилетал в Чингилей, но Анну Евстратовну почему-то не встречал. Года через два, когда закрыли леспромхоз, посадочную площадку в Чингилес прикрыли: думали — до весны, а оказалось — навсегда.
Позже, уже летая командиром на больших самолётах, возвращаясь с Севера домой, с большой высоты я пытался найти в холодной и немой тайге крохотные огоньки Жигалово, и, уже отталкиваясь от них по прямой, как ещё в школьные времена, отталкиваясь от звёзд Большой Медведицы по внешней стороне ковша, искал Полярную звезду, так и здесь я искал огоньки Чингилея. Иногда находил, но чаще всего ответом мне была пугающая пустота.
Уже тогда было ясно, что малую авиацию добивают; она подверглась такому разорению, после которого на восстановление понадобятся годы: все посадочные площадки и аэродромы зарастали кустарником и травой, а самолёты были пущены на слом. Коля Мамушкин на мой вопрос, как же теперь добираются люди до Жигалово, ответил, что до Чикана и Жигалово можно добраться на машине и что на месте Чингилея остался всего один дом.
— Это Ватрушкин любил летать туда и делал всё, чтобы площадку не закрывали, — сказал Мамушкин. — И меня туда похлопотал, спасибо, я успел застать патриархальную таёжную Русь, ту, которая была и которой уже никогда не будет. А Брюханов помер вскорости после того, как перестали летать в Жигалово самолёты, — поведал Коля. — Васька Довгаль видел его в поликлинике. Брюханов похвастал, что был у врача, давление сто двадцать на семьдесят, и пошутил, что ему с таким давлением можно и в космонавты. А через два дня в автобусе ему стало плохо. Успели только довезти до больницы.
Эти подробности я знал. Знал я и то, что Мамушкин так и не стал восстанавливаться на лётной работе. После Чингилея его перевели работать в Киренск, там он и застрял. Но говорить на эту тему не хотелось. Чего ворошить прошлое? Уже прощаясь, Мамушкин добавил:
