— Тебе нужно подстричь волосы, дочка, — заявил Хемингуэй. — И открыть уши. Надеюсь, у тебя красивые уши.
Бергман стянула волосы в тугой пучок и склонила голову.
— У тебя красивые уши, — сказал писатель. — Вернее, идеальные. Именно такие уши у Марии.
— И до какой же длины мне подстричься? — спросила Бергман. — Прежде чем мне отказались дать роль, я прочла сюжет добрый десяток раз, но не запомнила, какой длины у Марии волосы.
— Короткие, — ответил Хемингуэй.
— Но не такие короткие, как у Веры Зориной, — сухо заметил Купер. — Она похожа на кролика, угодившего в молотилку.
— Тише, — попросила Бергман, робко, но ласково прикасаясь к его руке. — Вы говорите ужасные вещи. К тому же Вера получила роль. А я — нет. И вообще, весь этот разговор о длине волос кажется мне глупым. Ведь правда, Папа?
Эти ее слова были обращены к Хемингуэю. Я впервые услышал, как его называют Папой.
Хемингуэй, сидевший во главе стола, нахмурился.
— Нет, это не глупый разговор, дочка. Ты и есть Мария.
И всегда ею была. И ты обязательно будешь Марией.
Бергман вздохнула. Я заметил на ее ресницах слезы.
Марта Геллхорн, сидевшая напротив мужа, откашлялась:
— На самом деле, Эрнест, Ингрид не всегда была Марией.
Если помнишь, ты утверждал, что писал Марию с меня.
Хемингуэй сердито посмотрел на нее.
— Разумеется, — едва ли не прорычал он. — И ты об этом знаешь. Но Ингрид всегда была актрисой, которая должна сыграть Марию. — Он вскочил на ноги. — Подождите минутку. Я принесу книгу и прочту вам, какие у Марии волосы.
Разговор утих. Мы сидели за длинным столом и ждали возвращения Хемингуэя с книгой.
* * *
Я услышал звук подъезжающих машин, еще сидя в ванне флигеля. Пробило лишь половину седьмого. Потом со стороны бассейна и лужайки донесся смех и плеск напитков, разливаемых по бокалам. Я услышал чистый звучный тенор Хемингуэя, рассказывающего какой-то анекдот, и еще более громкий смех после того, как он произнес ключевую фразу. В одном нижнем белье я уселся в кресло и до четверти восьмого читал гаванскую газету. Потом я надел свой лучший льняной костюм и торопливо прошагал по дорожке к главному дому.
Мальчик-слуга по имени Рене впустил меня внутрь. Одна из горничных проводила в длинную гостиную. Там было пятеро гостей — четверо мужчин и молодая женщина — и, судя по их розовым лицам и раскованному смеху, они продолжали возлияния с тех самых пор, когда появились здесь. Все были хорошо одеты. На Хемингуэе был мятый костюм с криво повязанным галстуком, но, побрившись и тщательно зачесав волосы назад, он выглядел опрятным и подтянутым. Остальные мужчины также носили костюмы, а Геллхорн и молодая женщина — черные платья. Хемингуэй представил меня собравшимся:
