). На них были черные рясы, старые, оборванные штаны и тапочки. Это была большая церковь. В ней было много икон и алтарей, как и в наших храмах. Единственная разница — это отсутствие чаши со святой водой. Церковь была пятиглавой — четыре по краям, и одна над центром. На каждой главе были тройные железные кресты, и от каждого креста тянулись железные цепи — от одной главы до другой — это было очень красиво.
А после атаки русских из двух предместий, из которых одна дорога — слева — ведет в Санкт-Петербург, а другая — справа — в Москву, и гибели в огне их деревянных домов, мы вернулись на место нашего бывшего бивуака. Здесь увидел раненых, которых везли, чтобы прооперировать возле небольшого кирпичного завода, расположенного на одной из городских высот. У многих были оторваны либо нога, либо рука. Все это походило на скотобойню. В самом городе более половины зданий были сожжены, в частности, верхняя часть города и множество других больших домов. Повсюду валялось много свернувшихся в рулон листов кровельной меди. В одном здании, в западной части города, я увидел, что его первый этаж забит бумагой, сверху она была покрыта толстым слоем пепла — здесь, вероятно, сожгли весь городской архив и все официальные документы.
19-го августа вся армия двинулась вперед и продолжала в быстром темпе преследовать русских. Спустя четыре или пять штунде выше по течению реки, состоялось еще одно сражение, но противник не стал задерживаться, и теперь мы пришли к Можайску, к так называемому «Священному полю». От Смоленска до Можайска мы видели всю страшную и разрушительную силу войны: все дороги, поля и леса были сплошь усеяны людьми, лошадьми, повозками, сожженными деревнями и городами — это была картина полного уничтожения всего живого. На каждого нашего погибшего мы видели десятерых мертвых русских, хотя каждый день мы несли очень тяжелые потери. Для того чтобы пройти через леса, болота, и узкие тропы, нужно было убрать с дороги множество баррикад, которые неприятель соорудил из собственных повозок и бревен. Вокруг валялось просто невероятное количество мертвых русских. Мы тогда прошли Дорогобуж, Семлево, Вязьму и Гжатск.[50] Этот марш, если его вообще можно назвать маршем, просто не поддается описанию и совершенно непостижим для тех, кто не был там тогда. Страшная жара, пыль, подобная густому туману, сплошная линия марширующих колонн и гнилая вода из колодцев, заполненных трупами людей и животных, которая могла угробить всех нас, равно как и глазные боли, усталость, жажда и голод. Боже милостивый! Как часто я вспоминал тот хлеб и то пиво, которые я ел и пил дома с таким равнодушием! А теперь я, совершенно одичавший, должен сражаться и с мертвыми, и с живыми. С каким бы удовольствием я променял бы свою комфортную и теплую жизнь у себя дома за кусок хорошего хлеба и глоток пива прямо сейчас! Мне больше уже ничего не надо. Но это были пустые, беспомощные мысли. Да еще беспокойство о моих братьях и сестрах столько добавило мне мучений! Куда бы я ни посмотрел, я всюду видел солдат с мертвыми, искаженными отчаянием лицами. Многие истерически вопили: «Зачем моя мать родила меня?!» Некоторые, совершенно потерявшие самообладание, даже проклинали своих родителей и свое рождение.
