Из Франкфурта марш был продолжен в Польшу через городок Реппен,[33] где уже по-немецки не говорили, а местные обычаи и культура были довольно странными. Стоял май, и в воздухе летало так много майских жуков — это просто поразительно — что было нелегко держать глаза открытыми в вечернее время. Эти жуки были такими большими, что застилали солнце, и все мы постоянно стряхивали их с лица и волос. Здесь у нас возникли трудности с питанием, а фуражировку запретили. Тем не менее, боевой дух и сила еще жили в каждом солдате. Но день ото дня становилось все хуже, потому для полка стало крайне необходимым провести реквизиции и забить несколько голов домашнего скота, чтобы люди имели мясо в дополнение к картофелю и крупам. Хлеб стал редкостью, а купить его было не у кого.
Потом мы пришли в польский город Позен, в который я привел лошадей, повозки и слуг польского генерала во время кампании 1807 года. Оттуда мы пошли в Гнезен, тоже значительный город, где я, как и в 1807-м, в восьми деревнях объявил, что армии Наполеона нужна провизия. Здесь мне предстояло провести почти две недели. В этих городах еще кое у кого можно было купить провизии, и возможно, снять квартиру. Марш продолжился через Иновроцлав — также город, где я был во время прусской кампании, а потому хорошо знавший все местные дороги.
В день Праздника Тела Господня мы вошли в город Торн, который находится на северном берегу реки Вислы — еще один город, в котором я был в 1807 году. Здесь мы впервые увидели все корпуса сразу. Все ворота были забиты, и полкам пришлось идти по улицам вперемешку с местными жителями. Квартиры мы по-прежнему получали. Еду, тем не менее, приходилось готовить самим, из своих собственных пайков мяса и хлеба. Мясо хранилось в заполненных солью и льдом ямах; ходили слухи, что оно хранилось там с 1807 года — и, судя по его состоянию, эти слухи казались достоверными, поскольку оно приобрело синевато-черный цвет и стало соленым как селедка. Его можно было есть, и мы несколько раз вываривали его, чтобы избавить от излишней соли, а воду, совершенно непригодную для супа, просто выливали.
Поскольку мы прибыли в Торн в день Праздника Тела Господня, я присутствовал на службе в большом городском соборе, где я услышал очень необычную проповедь, поскольку она шла на польском языке, и я не мог понять ни слова. Потом я поднялся на высокую и широкую колокольню, на которую вела лестница из более чем ста ступеней, и увидел восемь колоколов. Язык самого большого колокола был выше меня самого. Столь же огромный язык был прислонен к стене, и я не мог даже сдвинуть. Со времени моего визита в 1807-м году, город был преобразован в крепость. Окружающие его холмы срыли и построили стены, но только из бревен, а засыпка была не каменная, а песчаная.
