Что касается плодородия этой области, то там не так много ржи или немецкой пшеницы, или других зерновых. Однако в хлебе, как правило, ничего, кроме зерна. Когда ты смотришь на хлеб, кажется, что он сделан из лучших зерен. Однако когда ешь его, можно заметить, что он довольно грубый, тяжелый и сырой. Дерево здесь не дешевое, и во всей долине Рейна жители копают торф, то есть, серовато-красный дерн. Они режут его, а потом сваливают и сушат на солнце, что бы потом жечь в печах вместо древесины.
В течение всего этого времени, от весны до осени, мы видели вокруг себя только заснеженные горы. И когда шел дождь, и даже в самую невыносимую жару в августе, было видно, что вершины гор всегда покрыты снегом.
В октябре мы отправились домой. Наш путь пролегал через Ванген, Равенсбург, Альтдорф и Вальдзее, а оттуда в Биберах,[28] где мы все должны были оставаться в течение некоторого времени, находясь на квартирах в окрестных деревнях. Меня поселили в доме зажиточного крестьянина, который жил со своей сестрой-монахиней. Поскольку по определенным дням я читал книги, монахиня заметила это и спросила меня, почему я всегда такой задумчивый, когда читаю. Я ответил ей, что обстоятельства моего прошлого дают мне повод для размышлений.
Я всегда старался быть дружелюбным и смог заинтересовать ее, поэтому, и она стала расспрашивать обо мне других солдат. Я решил, что если уж я начал так, то в таком же стиле и продолжать. Я попросил всех моих товарищей называть меня «Миллер», а иной раз — «Вальтер», а порой и — «Капуцин». Так они и поступили. Однажды монахиня сказала мне: «Теперь я знаю, откуда ваше благочестивое желание читать. Вы смело можете признаться мне в этом». И тогда я уступил и сказал ей, что мой брат был священником, а я монах-капуцин, что я уже дал обет целомудрия, а также то, что мое настоящее имя — Миллер, а не Вальтер, которым некоторые недоброжелательные солдаты называли меня. И, в конце концов, я сказал ей, что доказательство тому — моя борода, которую я тогда носил.
С того момента эти благочестивые люди стали еще благосклоннее ко мне, монахиня рассказала мне всю свою историю, в общем, меня ставили выше других солдат настолько, что порой старик даже плакал немного. Особенно при прощании, когда я уходил, он плакал вместе с другими, умоляя меня — если я действительно люблю их — я сообщать им о своей будущей судьбе, даже из самых отдаленных мест. Они даже хотели сопровождать меня в течение нескольких часов.
