Она так и сказала: «Я не могла до нее дотронуться». Ей не нравилось, как я пахну?.. С тех пор я выливала на себя духи литрами и все нюхала и нюхала — ничем неприятным я не пахла, но на всякий случай подливала еще, как на грядку.
Сейчас я полный инвалид, а она все так же стоит надо мной и привычно перечисляет мои грехи: я похожа на своего отца, плохо играю на скрипке, неуклюже танцую… «Ты танцуешь как будто медведь топчется» — даже на этих словах она не вспоминает, что я калека, и просит: «Ты должна переделать себя!» А я лежу недвижимо, как неправильно разделанная селедка на разделочной доске… Чем тупо лежать, взяла бы нож с вилкой и — раз-раз — переделала себя.
Я лежу на целой куче сокровищ. На деньгах, паспорте, письмах, фотографиях, книгах. Под матрацем у меня полный набор выживания: якобы потерянный паспорт (по нему можно перемещаться и жить в отеле), украденные у папы деньги (он и не заметил, что пропала приличная сумма, достаточная, чтобы прожить в Париже необходимое для моего плана время). Письма, фотографии и книги мне не понадобятся в Париже и тем более там, куда я хочу уйти, — просто я не хотела, чтобы мама их видела. Дело в том, что я не люблю, когда меня унижают. А мама может ворваться и выхватить у меня из рук книгу с криком: «Как в нашей семье мог вырасти человек без литературного вкуса?! Как можно это читать?! И вообще, лучше бы ты рисовала! Если ты, конечно, хочешь стать художницей!» Дневник я, конечно, прятала, во всяких очевидных местах: в книжном шкафу за книгами, во втором ряду, на полке между свитерами, в ворохе белья, а иногда, по рекомендации Агаты Кристи, там, где никто не заподозрит, — на письменном столе посреди школьных тетрадок.
Теперь, когда я лежу недвижимо, у меня осталось лишь одно место, куда я могу прятать дневник, — засунуть под матрац со стороны стенки. Моя безопасность при таких ограниченных возможностях, как ни странно, сильно увеличилась: теперь я недвижимо лежу на своих тайнах. Даже маме не придет в голову скинуть инвалида с кровати и при мне читать мой дневник.
Мама часто говорит: «У тебя никогда ничего не получится. Ты не станешь хорошей художницей. Ты неудачница. А если вдруг что-то получится, то в последний момент все сорвется». Это звучит как заклинание. Я просила, объясняла: «Нельзя давать человеку такие послания в будущее», и она соглашалась, а потом опять, как заведенная: «У тебя никогда ничего не получится, в последний момент все сорвется».
