Весь коллектив мастерской принял самое горячее участие в судьбе жениха и невесты. Все осуждали Якубова, и восхищались им, и снова осуждали. И поили чаем. И с любопытством смотрели на маму. Юрий Федорович, сняв свой драный солдатский полушубок, сначала мирно пил морковный чай и весьма бойко препирался с мамой, приводя доводы в пользу брака как такового и особенно — с ним. Во-первых, пора менять фамилию. То, что она на «Я», будет очень полезно молодой жене и особенно детям: их будут вызывать к доске в последнюю очередь. Классы нынче большие, может, и вовсе не успеют ни разу вызвать…
Мама не сдавалась. Тогда Якубов стал буянить: скинул с верстаков все отрезы, порвал несколько старых трафаретов и, наконец, решил увести маму силой. Он схватил ее за испачканную масляной краской руку и поволок к двери. Тут уж весь женский коллектив возмутился всерьез и стал маму решительно не отдавать. Дело принимало опасный для хрупких маминых косточек оборот. И первым, надо признаться, это почувствовал буйный жених. Он внезапно отпустил руку, в результате чего весь женский батальон повалился на заляпанный красками и олифой пол, а Якубов предпринял неожиданный маневр. По случаю оттепели в мастерской была вскрыта дверь на ветхий балкон. Вот туда и устремился Юрий Федорович, вопя при этом: «Ах, вы так! Ах, значит, бунтовать! Я вам покажу бунтовать!» Как был — в кепке, в очках и длинном шарфе на жилистой шее, в белой мятой рубахе, надетой по случаю торжественного акта, — Якубов перелез через ржавые перила балкона и повис на четырехэтажной высоте, болтая длинными ногами и нагло улыбаясь. Английская кепка сорвалась с головы и полетела вниз, обозначая ужасный путь, предназначенный тощему телу Юрия Федоровича.
— Ну что, идем в ЗАГС? Идем или нет?.. — спрашивал он. — Считаю до трех!
И стал считать:
— Раз!..
Сразу несколько женских рук вцепились в ворот рубахи, в шарф-веревку, и даже в волосы бедного Якубова. Он заорал. А балкон дрогнул и издал отвратительный, предательский скрежет.
— Все назад! — скомандовала самая разумная из мастериц по набивке тканей.
Ее послушались. Почувствовав свободу, Якубов отпустил одну руку, посмотрел вниз, в глубину двора, заваленного замерзшими глыбами угля. Увидел там кепку. И снова отыскал взглядом маму. Глаза его светились детским любопытством.
— Два!.. — продолжил он отсчет последних секунд своей странной жизни.
И мама сдалась.
— Вылезайте, — сказала она. — Я согласна.
