Государственная защитница продолжала восторженно щебетать и вдруг спросила:
— А почему вы в последнем слове сказали «спасибо»? Так странно…
К маме уже пробирались милиционеры, чтоб отвести в «воронок». И она ответила:
— Спасибо, это же — спаси бог. Хорошо бы как-то все мы спаслись…
Много разных новостей, страшных и смешных, ждало мою маму, да и меня с нею, в лагере. Одна новость была, скорее, хорошей. Там, в женском лагере общего режима, был драмкружок, в котором осуществилась мамина мечта: она стала играть в настоящих спектаклях, с настоящими актерами настоящих театров, сидельцами, как и она. Ей доставались даже главные роли, мужские и женские. В театре «Глобус» при Шекспире происходило примерно то же самое… но в «Глобусе» все женские роли играли юноши. А в женском лагере мужские роли — женщины.
Мама узнала, что ждет ребенка, на третьем месяце беременности. Тюремный врач, сообщивший ей эту новость, посочувствовал, но поспешил утешить: «Нет худа без добра, на воле-то аборты запрещены[2], а вот в тюрьме разрешены и даже приветствуются!..»
С началом войны у многих молодых и здоровых женщин прекращались месячные, научно говоря, физиология не выдерживала стресса. И мама про себя точно знала, что детей у нее больше быть не может. Известием о беременности она была потрясена. Однако потрясение было — счастливое!.. Счастье — вещь странная. Нахлынуло — и все тут. На предложение аборта она ответила доктору сразу и твердо:
— Нет. Я буду рожать.
С тех пор она стала прислушиваться к себе и жить как бы и не в тюрьме вовсе, а на облаке…
Что не помешало ей облить своего следователя чернилами из непроливашки.
Нет, не потому, что следователь орал или бил. Он — подлавливал, запугивал и льстил, давил и шантажировал, торговался и просто выматывал. Не пытал, нет… но манипулировал сознанием и сводил с ума. И выпытывал все, что хотел. Высочайшего класса был специалист. Подследственную Якубову он как бы жалел, как бы сочувствовал ей и пытался стать доверенным лицом, другом до гроба. Но, во-первых, мама помнила, как при аресте он лежал на полу, обнимая уворованные книги с ее полки… А, во-вторых, детские бесстрашие с простодушием, странные в этих обстоятельствах, снизошли на мою маму, жившую как на облаке. Якубова легко сознавалась в том, что, хоть отчасти, но было, а в том, чего добивался следователь, но чего не было, — сознаваться просто не могла. Потому что ведь — не было же!
