Я почесал затылок и лихорадочно стал соображать, кого из нас срочно надо отправить в психиатрическую лечебницу. Жена сидела, надув губки. Теща от греха подальше поднялась и засобиралась домой, я осторожно хотел выразить ей сочувствие и пошел проводить до двери.
– Что так рано, мама? Посидели бы еще, чайку попили.
– С удовольствием бы, Гена, да надо идти. Кот дома голодный.
– Какой кот? – поперхнулся я. – Расстрелянный?
– Да что с тобой сегодня, Гена? Мой кот Яшка. – Я уже не понимал ничего. А перед глазами маячило в кружке холодное янтарного цвета пиво, аж слюна потекла.
– Ты зачем такой концерт устроил, Гена? – Жена обиженно посмотрела на меня, когда я в полном обалдении вошел в комнату. – Хотел перед мамой выглядеть двоечником, который не знает, как погиб Яков Сталин?
Они с тещей, оказывается, передачу по НТВ смотрели о сыне вождя народов.
А я все-таки сбегал за пивом, и мы потом еще долго не могли справиться с истерическим хохотом при упоминании имени тещиного кота.
Олег Гонозов
Невостребованная классика
В интернат для престарелых нагрянул артист областной филармонии Василий Собакин.
Семидесятилетний мастер художественного слова уже смирился со своей невостребованностью, но отказаться от любимого дела, которому отдал жизнь, тоже не мог. Он безвозмездно выступал то перед ветеранами педагогического труда, то в районном обществе инвалидов, то в клубе пенсионеров «Золотой возраст». Читал обычно русскую классику.
Вот и в этот раз, профессионально окинув взглядом полупустой зал, Василий Собакин начал со стихов солнца русской поэзии Александра Сергеевича Пушкина:
Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды —
И чей-нибудь уж близок час…
От Пушкина Собакин перешел к Есенину, которого любил с детства:
Уж крышку туго закрывают,
Чтоб ты не мог навеки встать,
Землей холодной зарывают,
Где лишь бесчувственные спят…
Эмоции переполняли чтеца, время от времени он закрывал глаза и заламывал руки. Публика затаенно молчала, лишь изредка с первого ряда раздавался скрип костыля.
– Анна Андреевна Ахматова. «Буду тихо на погосте», – объявил Собакин, тряхнул седыми волосами.
Скрип костыля в первом ряду заметно усилился, а с задних рядов раздалось: «А повеселей ничего нет?»
– Други мои! – обнажив искусственные зубы, улыбнулся Собакин. – Это же классика, Серебряный век!.. Не хотите Ахматову – тогда Марина Ивановна Цветаева. Вы только послушайте:
Посвящаю эти строки
Тем, кто мне устроит гроб.
