— Сестрицы? — окапывая по бокам довольно-таки приличных размеров сундук, уточнил я — Хммм… Только про Аглаю слышал вроде.
— Трое их народилось, одна за другой — сообщил мне лесовик — Трое. Прасковья, Марфута да Аглая. Матерь ихняя на последней, Аглае, надорвалась, да от горячки родильной в могилу сошла, ей даже Анисья-старица, бабка Марфутина, помочь не смогла, хоть и знающей ведуньей была. Ко мне приходила, мандрагыр-корень просила, и дал бы я ей его, да откуда взять, коли нету. А через десяток лет и старшенькая, Прасковья, за матерью отправилась. Только, значит, она в возраст вошла, только Анисья начала ей знания да наследие передавать, как сгинула Парашка, будто и не жила вовсе. Куда, чего — неведомо, как не искали ее следы, все без толку. Да и так ясно было, что нет ее более на свете. Вот так Марфута старшей и стала, только толку с того чуть. Бабка ее к себе близко не подпускала, видно, недоброе что в ней чуяла, даже для их племени через край бьющее. Или подозревала что. Прасковью она сильно любила, более остальных.
Полагаю, небезосновательно. Убрать сестру, стоящую на дороге к власти и силе вполне в стиле Марфы Петровны. Да и история с младшенькой в свете этого рассказа заиграла новыми красками. Как-то начал я сомневаться в том, что она сама внезапно постарела и умерла. Чую, помогли ей по-родственному.
Впрочем, это точно не мое дело. Я не полиция нравов и не гражданский суд.
Слушая рассказы лесовика, я наконец-то закончил выкапывать клад, отчистил потемневшие от времени бока сундука от глины, и даже сбил напрочь проржавевший замок с петель.
— Открывай! — нетерпеливо потребовал клад — Отпускай меня!
— Свободен — разрешил я — Проваливай.
Крышка скрипнула, в свете фонарика сверкнули камни украшений, которых в сундуке имелось изрядное количество, и это, не считая всего прочего, вроде пары золотых блюд, приличных размеров креста того же металла и просто монет. Неплохо поживился в Москве Антуан Жан Огюст Анри Дюронель, надо признать. От души погулял. Не знаю уж, какой он был полководец, но в грабежах месье толк явно знал.
Как всегда в таких случаях, глаза затянула пелена, предшествующая показу неизбежного ретрофильма. Впрочем, на этот раз она выступила его частью, оказавшись дымом канонады. Понятия не имею, какое именно сражение разворачивалось передо мной — то, что случило под Городечно или под Миром. А, может, это была сама Бородинская битва? Нет, нет, положительно не знаю. Дым, орудия, бьющие чуть ли не в упор по мерно шагающим к ним полкам, наша казачья лава, сцепившаяся в жестокой схватке с наполеоновскими уланами, десятки тел да кровь на траве — вот и все, что я смог разглядеть.
