— Охи! Нет — итальянцам!
— Они спешат записаться в армию, — сказал Сотирис, который всегда все знал.
— Счастливо! Желаем победы! — до хрипоты кричали мальчики.
Потом они сделали себе две пилотки из газеты, валявшейся на тротуаре, и, построившись в ряд, — Сотирис, конечно, встал впереди, — зашагали, распевая импровизированный марш:
Все французы — лягушатники,
Англичане — гордецы,
Итальянцы — макаронщики,
Петрос вернулся домой совершенно охрипший от пения. Уже был вечер, но его забыли побранить.
И все-таки как бы то ни было многое изменилось с началом войны. Петрос, взбудораженный нахлынувшими событиями, совершенно забыл о Тодоросе, и бедняга, наверно, страдал от голода, не имея ни малейшего представления о том, что он стал свидетелем незабываемого исторического момента — начала войны греков с муссолинщиками, так Сотирис называл итальянцев. На следующий день рано утром Петрос пошел покормить черепаху. В коридоре, ведущем к чуланам, стоял хозяин дома и разговаривал с каким-то усатым коротышкой.
— Я не берусь за такую работу, — сказал коротышка с усиками.
— А куда спрячутся люди во время бомбежки? — спросил хозяин. — Меня обязывают сделать бомбоубежище.
Значит, из чуланов сделают убежище, решил Петрос и стал придумывать разные доводы, которые убедили бы Антигону взять Тодороса в детскую.
— Надежней будет использовать террасу, а то, если бомба попадет в дом, люди погибнут под грудой обломков, — заверил коротышка.
Чуланы так и не приспособили под убежище, и во время дневных воздушных налетов все жители дома — кроме дедушки Петроса и бабушки Сотириса, которые не могли подняться по наружной винтовой лестнице, — забирались на террасу и надевали на головы кастрюли, чтобы уберечься от осколков зенитных снарядов. Если бомбили ночью, никто не вставал с постели. Петрос только закрывался с головой одеялом. Люди не впадали в панику, хотя во время бомбардировки Пирейского порта все вокруг сотрясалось. Стекла дрожали, но не бились, так как окна были заклеены полосками белой бумаги. Сотирис даже предлагал соревноваться, у кого получится узор красивей. Все считали, что Афины не будут сильно бомбить. Так говорила и госпожа Левенди, слышавшая это через несколько дней после начала войны от англичанина Ма́йкла, жениха своей дочери Ле́лы.
Однажды у подъезда остановилось такси, и из него вышла Лела с английским офицером, у которого физиономия была такой же красной, как крашеные волосы госпожи Левенди. Он вел на поводке собаку, немецкую овчарку — позже Петрос подружился с ней — по кличке Шторм. У Антигоны вызвал зависть новый костюм Лелы, у Петроса — собака, а у мамы — огромная картонная коробка, которую англичанин вытащил из багажника.
