Несмотря на периоды тесного общения с отцом, все эти годы Алекс был для меня по-настоящему хорошим другом. Когда я уехал, письма от него приходили регулярнее, чем от любого члена семьи. Важные новости о семье поступали чаще от Алекса, чем от кого-либо еще. Потому нисколько не удивительно, что именно он держал меня в курсе относительно поведения отца, Бетси и Джо в год после смерти матери.
Алекс, разумеется, с самого начала переживал насчет того, как сестры отреагируют на новые отношения между отцом и подругами семьи. Я же не обращал внимания, что он бил в набат. Только когда с ним заспорила его жена — пока мы все втроем ехали на заднем сиденье лимузина ритуальной службы, — я наконец понял, что хочет сказать Алекс. Понял только благодаря неодобрительному тону Фрэнсис Мерсер. Я увидел, что ее одолевают те же недобрые предчувствия, что и его. Позже, во время поминок и моего следующего визита спустя всего несколько недель, Алекс снова и снова указывал на опасность. Я начал задаваться вопросом: что, если Алекс умеет разглядеть в отце то, чего не вижу я? В одном из этих разговоров Алекс прямо сказал, что понимает некоторые моменты отношений сестер с отцом, каких не понимаю я. Поскольку я иногда доверял наблюдательности Алекса больше, чем своей, — если речь шла об очень консервативных жителях Мемфиса, — в этот раз я к нему прислушался. Сестры так сильно любили отца, говорил он, что склонны ревновать к подругам, которые были у него и матери. Зная нашу семью, я считал это маловероятным, а потому полагал возможным, что Алекс не рассказывает всего, что у него на уме. С другой стороны, наблюдениям Алекса следовало доверять больше, чем моим, только в отношении поистине консервативных жителей Мемфиса. Иногда он забывал, каким странным показалось ему семейство Карверов, когда он с нами только познакомился.
Алекс не хуже меня знал, что в течение долгих лет, пока мать была инвалидом и не выходила в свет, отец продолжал посещать разнообразные приемы. И за все это время не возникло ни намека на скандал. Алексу наверняка не реже, чем мне, говорили, как после таких приемов отец и мать часто засиживались допоздна и отец пересказывал все разговоры каждого званого вечера, чтобы развлечь больную и, так сказать, заново сыграть для нее каждый кон бриджа. Во время этого времяпрепровождения мать сидела в кровати и пила горячий шоколад — отец то и дело уходил заваривать его на кухне. А затем, на следующий день, он рано вставал и уезжал в контору, а мать нередко спала все утро — как она любила говорить, изможденная одной мыслью о приеме, который даже не посещала.
