– Тетя!
– Тебе нужно это выслушать, я говорю для тебя, Мад, В Стамбуле тетя Жанна занималась самым последним и грязным ремеслом, которое даже мужчины презирают и для которого они подобрали очень крепкое словцо; ремесло, за которое в большинстве стран полагается тюрьма.
– Вы...
Она ошибалась в своих подозрениях, недоверчиво глядя на толстое лицо Жанны и расплывшееся под простыней тело.
– Это не то, что ты думаешь, с улыбкой встречала клиентов, расспрашивала об их вкусах, называя вещи своими именами, с понимающей и многозначительной ухмылкой; а потом я хлопала в ладоши, как школьная учительница, и вызывала в салон группу девушек в рубашечках, а клиенты ощупывали их, словно на ярмарке.
Мадлен опустила голову, она не знала, что и сказать. Ее тетка тоже замолчала надолго, уставившись на черного голубя, который расположился на подоконнике с той стороны окна.
– Ну, теперь ты поняла?
Мад кивнула.
– Что ты поняла?
– Не знаю. Все.
– Ты еще можешь на меня смотреть?
Мад подняла глаза, но пребывала в нерешительности. Взгляд ее был серьезным и смущенным.
– Вот видишь! Ты не сможешь больше плакать у меня на руке, как сегодня утром. Но я думаю, что так будет лучше.
– Вы правильно сделали, – сказала Мад, с трудом проглотив слюну.
Чувствовалось, что она хочет оставить эту комнату, где они слишком долго были вдвоем и где открыли друг другу самые интимные тайны.
– Ты можешь спуститься вниз. Надеюсь, что нотариус не ушел. Скажи маме, что я хочу его видеть; она может подняться сюда вместе с ним.
– Да, тетя.
– Прежде чем идти, ополосни глаза холодной водой и немножко попудрись. Не будешь ли ты так любезна дать мне мой одеколон?
Мад взяла флакон с маленького комодика, который стоял на том же месте, что и сорок лет назад, когда Жанне было столько же, сколько ее племяннице сейчас; Жанна не смогла удержаться, чтобы не сказать:
– Этот комод был моим, когда я была молоденькой девушкой. Это моя комната. Иди! Иди быстрей.
– Спасибо.
Ей было трудно уйти. Почти так же трудно, как и прийти сюда. Она задержалась посреди комнаты, покачивая руками, сделала на негнущихся ногах три шага к двери. Через мгновение, внезапно решившись, она развернулась, подошла к кровати и прижалась губами к толстой руке, пахнувшей одеколоном.
Из-за этого запаха Жанна чуть было не сказала: «Я тоже, как видишь, стараюсь стать чистой».
Но это прозвучало бы фальшиво. Лучше было промолчать. Шаги девушки удалялись, сначала медленно, а за тем, посредине лестницы, она вдруг принялась прыгать по ступенькам, как сделал бы любой другой в ее возрасте.
