— Я не сержусь на тебя, — тихо сказал он, его голос был спокойным, полностью на грани срыва. Он опустился на колени и схватил меня за подбородок, затем повернул мое лицо к себе, почти болезненно. Опасное ожесточение овладело его лицом; он осторожно взял простыню из моих пальцев и отпустил ее. — Никогда не испытывай стыда, — сказал он. — Ты бессильна, а он силен и одержим тобой; ты не можешь бороться с ним. Ты не победишь и никогда не избавишься от него. Он не позволит этому случиться.
Я недоверчиво уставилась на него.
— Как это? — недоверчиво переспросил я. Я приподнялась на локтях и, не в силах вымолвить ни слова, разинула рот. Он ни в коем случае не был прав. — Я в это не верю.
Держа меня за подбородок, Эли придвинулся ближе, накрыл мои губы своими и поцеловал. Это был не просто поцелуй, это было клеймо, воспоминание о собственничестве, которое я, несомненно, должна был носить до самой смерти. Твердость его губ, притяжение его рта, когда он завладел моим, медленное поддразнивание его языком заставили мое тело задрожать, мои нервные окончания вспыхнуть, моя кожа покраснела от жара. Внезапно он отстранился и посмотрел на меня.
— Ты моя, Райли По, — сказал он мрачно и решительно. — И хотя ты, возможно, не сможешь остановить Викториана, я могу это сделать. — Его глаза изучали мои. — Я ни с кем не делюсь. Помнишь? Он должен быть остановлен.
Эли двигался так быстро, что мое зрение не различало ничего, кроме туманной полосы. Я спрыгнула с кровати, позволив простыне упасть на пол.
— Эли, подожди! — воскликнула я, понимая, что паника уже близка. — А что ты собираешься делать?
Эли остановился у двери, и я заметила, что он уже переоделся. Одетый точно так же, как в тот первый день, когда я увидела его в витрине магазина «Татумания», в поношенных джинсах, белой футболке и ботинках, с рюкзаком за плечами, он выглядел как обычный крутой парень на улице: таинственный, опасный, с которым нельзя связываться. Я знала, что он был всем этим и гораздо, гораздо больше. Я также знала его ответ еще до того, как он слетел с его губ.
С выражением страстного желания, которое будет преследовать меня до конца моих дней, я наблюдала, как лицо Эли меняется от любящего до полного решительной ненависти.
— Я собираюсь убить его нахрен. — Он повернулся и направился к двойным дверям, но вдруг остановился. Он стоял ко мне спиной, его поза была непреклонной, неподвижной, как смерть. — Подожди меня, — тихо попросил он. А потом он исчез. Через несколько минут раздался грохот его серебристого байка, он замер на холостом ходу, а затем с ревом прокатился по улице. Я стояла и слушала, пока мотор не затих совсем.
