«Что-то уж очень подло, — думал Олег. — Чем это кончится? Вокруг Черное море, на севере Сиваш и огонь… Не уйдешь дальше соседней улицы, где кинематограф «Последнее танго» и «Дама червей» — свет от электрической станции обеспечен…»
Олег отправился бродить по городу. Ходить, смотреть, слушать, что услышится… А не сорвать ли с себя погоны, скажем, скрыться под лохмотьями?
Помнил, как давно его, маленького, возили к морю, останавливались в Симферополе, а любивший красочные сборища отец ходил с ним на базар — на огромную, застроенную деревянными и полотняными балаганами, битком набитую народом площадь с фонтаном посредине. Немцы-колонисты на повозках с хлебом, с картофелем, татары на скрипучих мажарах с дровами, арбузами, дынями, армяне, русские, евреи — все продают, покупают, шумят. Полуголые цыганята вертятся вокруг барынь, вырывают у них из рук тяжелые покупки — за грош понесут хоть на другой конец города… На земле горы тыкв, яблок, груш. На разостланных ряднах холмики лука, чеснока, разных сортов орехов, зеленого и красного перца, помидоров, фиолетовых баклажан. На длинных прилавках продавали всякую всячину, земляное мыло — кил, которым гречанки и татарки моют голову. Слышались скрипка, бубен, цыганская музыка. Выплясывали цыганы и с ними русские после стаканчика… Печально понурясь, у выезда из города стояли рядами волы, коровы. А дальше гарцевали перед покупателями цыганы, продавали лошадей. Пестро, шумно. Пахло семечками, по́том.
Сейчас базар был странный. Полно людей — не пробиться, но казалось, люди бессмысленно толклись, кружились, беспрестанно встречались, вновь расходились, глядели под ноги, будто искали давно потерянное, нечто чудесное, необходимое… Наконец Олег заметил, как они приподнимают край гимнастерки, отворачивают борт пиджака, показывают торчащие из карманов желтые свертки белья, пачки табака. На ладонях часы…
Хоть и бессмысленна жизнь, а есть хочется, за большие деньги купил два чебурека. Двинулся по главной улице вдоль сверкающих пустых магазинов, по Пушкинской мимо Дворянского театра, — Вертинский тут! Потом прошелся под акациями и каштанами тенистой, мрачноватой Дворянской, где за деревьями не видно уездных некрасивых домов.
Жарко. Брел устало. На углу красовалась нарядная, дорогая рессорная «гейша» — линейка с ярко-красными спицами колес, с мягким плюшевым сиденьем под белым шелковым с фигурными краями балдахином на резных красных стойках.
Хозяин «гейши», татарин в красной феске, ждал седока, сложив накрест кривые тонкие ноги. Олег плюхнулся на бархатное сиденье. Татарин спросил:
